Френдзона для бэдбоя - Яна Лари

Пять лет назад…

— Эй, кто там?

Кустарник дикой розы снова отвечает стоном. Хриплый мужской голос заставляет инстинктивно попятиться назад.

Лезть в колючки, чтобы выяснить кому там приспичило экстренно прилечь, так себе перспектива, если честно. Не то чтобы я была трусливой, но и не бессмертная ведь. Октябрьские сумерки уже набросили на город паутину густого тумана, а отец, как назло, уехал на ночную рыбалку. Я дома совершенно одна и геройствовать без подстраховки страшновато.

Стон повторяется. Уже громче, внятнее.

Вариант просто запереться в доме с хлипкой дверью даже не рассматриваю. Во дворе хоть простор для манёвра есть, рвану к соседям в случае чего.

— Эй, — повторяю чуть громче на свой страх и риск. — Вы меня слышите?

На этот раз говорящие кусты во дворе моего дома отзываются сдавленным трёхэтажным…

И тут, как водится, вырисовываются сразу две новости.

Хорошая: незваный гость выбирается из дебрей самостоятельно. Правда, с трудом, но всё же.

Плохая: я этого шайтана знаю.

В общих чертах, Мартышев — худшее, что может произойти с любой приличной девушкой. Воплощённый хаос. Наглый, невыносимый, непостоянный, неудержимый, и ещё адова куча «не», вытекающая в категоричное: не вздумай связываться!

Ну почему я? Почему именно он? На планете миллиарды людей, но свалиться мне во двор на ночь глядя сподобился именно Макс — сын нашего завуча, избалованный безнаказанностью оболтус, нарушитель общественных норм и заветная мечта всех старшеклассниц.

Вспомнить страшно, сколько подруг он перессорил играючи. Вечно заигрывал то с одной, то с другой. Я так ждала, что после выпускного наши пути навсегда разойдутся! Что, наконец, смогу дышать нормально, без этой непонятной тяжести в груди.

Мне бы в дом забежать, запереть дверь на все полтора замка, захлопнуть прогнившие окна. Но я стою столбом, словно прибитая к месту взбесившимся сердцем.

— Макс?.. Тебе больно, наверное… Кто тебя так?

Отступаю теперь уже осознанно, обречённо глядя на то, как моя находка нетвёрдо встаёт на ноги. С силой сжимает голову обеими руками, оценивающе смотрит на меня исподлобья.

Мы раньше если и встречались взглядами, то по случайности. Я его всегда сторонилась, Макс меня, всегда подстриженную под мальчика, угловатую и мелкую в упор не замечал. А теперь таращимся друг на друга словно впервые.

Что сказать… Мартышев преступно смазливый даже с глубокими ссадинами во всё лицо. Вот кому повезло в генетической лотерее выиграть джекпот. Только глаза у парня больно жуткие. На фоне густых тёмных бровей и волос сразу привлекают внимание. Светло-серые, будто мутное стекло. Пустые.

А я что? Я ничего. В безразмерном свитере и бесформенных джинсах — мой парадный костюм на все случаи жизни. Только громоздкие очки с поступлением в вуз сменила на комфортные линзы и волосы впервые за много лет отросли до лопаток. Не его полёта птица. Так, обычный воробышек…

Он ещё раз ощупывает меня взглядом с ног до головы. Серые глаза выдают мгновенную борьбу всех мыслимых эмоций, начиная недоумением и заканчивая каким-то смущающим интересом.

— Откуда ты знаешь моё имя?

— Мы учились в одном классе. Я в десятом к вам перевелась, — добавляю терпеливо, не обнаружив на избитом лице признаков узнавания.

Тут удивляться нечему. Мне кажется, даже отец периодически забывает, что у него один сын, а не два.

— Точно. — Щёлкает он пальцами в воздухе. — Марьям, кажется?

— Ну хоть имя запомнил.

С досадой закусываю губу, сообразив, что ляпнула это вслух. Может ведь неправильно понять. Вернее, очень даже правильно…

— Редкое просто. — Мартышев в своей манере вальяжно надвигается, а у меня сердце истерично подскакивает к горлу. Дышу как загнанный зверёк. Это преступление подходить так близко! Ближе, чем подошёл бы любой человек, уважающий чужое пространство. — А кто ты по национальности, Марьям?

— Всего понемногу, — мне почему-то очень сложно говорить, язык не слушается. Пожимаю плечами, заполняя паузу, взятую на то, чтобы сглотнуть. — Отец — татарин, мать русская… была.

Он останавливается, лишь подойдя ко мне впритык. В нос ударяет запах сырой земли и неприятностей. Адреналин зашкаливает, создавая в голове нервирующий вакуум.

Я как-то видела Мартышева в драке. На редкость отбитый и отчаянный противник. Соперников явно было больше, но и он никогда не бил без повода, всегда заступался за девушек, защищал слабых — черта, которая в нём подкупает.

На этом всё. В остальном он годный только пакостить.

— Тебе не влетит за то, что ты со мной болтаешь? — Что примечательно, такая вероятность совсем не мешает ему без спроса трогать мои волосы. — Общаться с мужчинами наедине тебе точно можно?

Чувствую щекой его горячее дыхание и мне дурно становится. В лёгких тесно, а в голове — шумно.

Ответить «нельзя» — значит солгать.

А «можно» самовлюблённый нахал непременно расценит как флирт. Надо бы как-то экстренно собраться с мыслями, иначе, боюсь, станет слышно как неровно стучит моё глупое сердце.

— Как и любой твоей подружке, — выдаю сухо, выдёргивая тёмный локон из его загребущих пальцев. — Важно не то что запретят, а то, что девушка сама себе позволит.

— Забавная ты малышка, Мари, — задумчиво хмыкает Макс, отступая на шаг. — Ну, я пошёл?

— Иди, — выдыхаю с облегчением.

«Сдалась ты ему» — ядовито хихикает внутренний голос. Все два года, что я его знаю, Мартышев на невзрачных мышек вроде меня никогда не заглядывался.

Вдруг налетает порыв ветра. Начинает капать дождь.

Смотрю, как он, западая на левую ногу, плетётся к калитке. Кренится весь будто Пизанская башня. Сгорбленный, с оторванным рукавом толстовки, гармошкой сползшей по предплечью. И жалко так смутьяна становится, аж в груди саднит.

В этом вся я. Вечно мне больше всех надо.

— Да чтоб тебя… — выдыхаю вслух, задвигая подальше голос разума. — Эй! Вернись, хоть ссадины обработаю.

— Может, ещё и завтраком угостишь? — не теряется Макс.

Вот это хватка у человека! И наглости, естественно, без меры.

— Может, сразу распрощаемся? — пресекаю неудачную шутку.

Повторять не приходится. Макс возвращается довольно резво для своего состояния, а я сжимаю крепче в пальцах тощий пакет, тихо с себя же балдея. Сходила, называется, в магазин за хлебушком.

Вот что должно быть в моей голове, чтобы впустить парня в дом? Уточняю — в пустой дом, где кроме нас не будет никого. Вообще никого. А учитывая сомнительную репутацию Мартышева, добром этот акт доброты точно не кончится.