Изнанка чувств - Даша Коэн

— Какого черта ты шляешься так поздно? А ну пошла, пошла!

— Мам!

— Пошла, я сказала! Еще и блузку всю испортила, тварюка бесстыжая! Ты на нее горбатилась, а? Деньги зарабатывала, я тебя спрашиваю? Только и можешь, что тянуть из матери, нахребетница, — получаю болезненный тычок в спину, а потом и удар наотмашь по голове. Больно, но я стараюсь не выдавать себя с головой, иначе будет только хуже.

Мать раздражают слезы. Она их ненавидит почти так же сильно, как и меня.

А потому я только беззвучно реву навзрыд, но лица не прикрываю и от дождя не прячусь. Сегодня есть кое-что поважнее моих страданий и непогоды — я бережно заворачиваю в свою поношенную ветровку нежные и хрупкие лепестки опавших роз и несу их домой. Как память. На некоторых бутонах еще что-то осталось, что-то еще можно спасти, реанимировать.

Но только не меня.

Это был третий букет и, наверное, уже последний. На большее Его не хватит. Я это чувствую. Нет, точно знаю.

Захожу в родной подъезд и морщусь от разнообразия запахов. Их здесь чересчур много, и они колошматят по рецепторам, вызывая тошноту. Правда для меня здесь все привычно, но только потому, что я с рождения и изо дня в день вдыхаю в себя эту вонь — затушенные по углам бычки, остатки пенного в жестяных банках, собачью шерсть и кошачью мочу. А еще отчетливый запах тлена — это на прошлой неделе похоронили дядю Геру из сорок восьмой. Его жена счастлива — пьяным он ее все время бил, а пьяным он был постоянно.

Точно так же, как и моя мать, а также новый «папа», который с недавних пор поселился в нашей двухкомнатной квартирке. И теперь я заложница своего собственного родителя и ее партнера, который, увы, смотрит на меня так же горячо и с придыханием, как и на бутылку с «беленькой».

— Чтобы немедленно выстирала, — прилетает еще один болезненный тычок в спину, — и не дай бог, хоть одно пятно на блузке останется, сразу же выпорю!

Я же только согласно киваю и пулей лечу в свою комнату, где закрываюсь на хлипкий шпингалет. У матери в сумке я видела пару бутылок с горячительным, так что ночь сегодня предстоит длинная и трудная.

И как в воду глядела. Уже спустя час в наши сорок шесть квадратных метров ввалилась нездоровая толпа, которая орала, пела песни и ругалась таким трехэтажным матом, что уши сворачивались в трубочку, а потом и вовсе вяли, не приходя в сознание. И никому не было дело, что судьба наконец-то криво улыбнулась девочке Тане и подарила ей шанс вырваться из этого порочного круга.

Из этой выгребной ямы под названием «дом».

Так в слезах я и лежала на своей скрипучей, металлической койке, тиская в руках одноглазого зайца, которого мне когда-то подарила покойная бабушка и вдыхала запах нежного лепестка от белоснежной розы. Остальные я бережно поставила в стакан на подоконнике, а то, что осыпалось, переложила страницами любимой книги. Периодически впадала в дрему, а потом со стоном выныривала из сна и в панике озиралась по сторонам, услышав особенно сильный крик или громкий смех маминых собутыльников.

В половину четвертого утра снова вздрагиваю и чуть ли не падаю с койки, потому что за дверью моей комнаты слышны до боли характерные стоны и завывания. Хлипкая дверь ходит ходуном и шпингалет жалобно постанывает в унисон с теми, кто его так усиленно пытает. Приходится встать и, поднатужившись, придвинуть к двери расхлябанный комод.

Спустя еще полчаса я слышу знакомый визг шин за окном и топот ног по бетонному крылечку. Менты. Соседка Раиса Сергеевна, наверное, опять вызвала. Когда-то с матерью они были лучшими подругами, но все изменилось, когда мой биологический папа бросил нас…

Долго молотят в дверь, чуть позже слышны пьяные вопли «отца». Я пробовала как-то назвать его «дядя Валера», но тут же получила от матери по губам. Сильно. До крови. Больше не хочу, у матери рука тяжелая.

— Пошли в жопу, мрази, я у себя дома! Что хочу, то и ворочу! — орет «папка».

Дома он, видите ли. А за квартплату мать алиментами рассчитывается. Этот ни копейки в квартиру не принес. Хозяин…

Спустя минут десять все стихает и дом погружается в неестественную тишину. Друзей разогнали, соседка контролировала — я слышала ее голос из-за двери, но выйти побоялась. Мне уже приходилось несколько раз так оступиться и попасть на передержку в учреждение. Лучше здесь с непотребными родителями, поверьте мне.

Но праздник жизни длится недолго. Еще спустя четверть часа в мою дверь одержимо начинает тарабанить мать. Она зла. Она думает это я сдала ее пати участковому. Она хочет избить меня за этот, немыслимый с ее точки зрения, поступок.

На мое счастье, она слишком пьяна. И через тридцать минут безуспешных попыток добраться до меня все стихает. Я только слышу ее всхлипы и рыдания, которые пытается успокоить Валера.

— Ненавижу эту дрянь! Всю жизнь мне испортила!

— Томка, ну че ты. Ну давай еще накатим и полегчает.

— Надо было аборт сделать, а я мать послушалась, дура! Бог послал! Ни черта подобного! Отродье сатаны, вот кто моя Танька. Надо было родить и придушить падлу пуповиной — уже бы отсидела за это и на свободу вышла. Жила бы себе припеваючи и радовалась, а не терпела эту шкуру под боком. Валер, ну вот же бабы дурами бывают, да? Вот и я дура, родила на свою голову…

— Отцу может сплавить?

— Думаешь она ему нужна, Валер? Ой, наливай.

— Нет? Ага, щас из морозилки холодненькую достану.

Знакомое бульканье. Жадные глотки. Облегченный и довольный стон. И снова брань.

Бесконечная. Жестокая. Ничем не заслуженная.

— А я ведь, Валер, сразу знала, что материнство не мое. Но, то если бы родилось что путное. А то же погляди…ой!

— Мне твоя дочь тоже не нравится, Томка. Как кость в горле, честное слово.

Не нравится…

Нет. Нет. Нет.

Тихо всхлипываю и достаю старенький, потертый, кнопочный телефон из-под подушки. Выуживаю из него то самое сообщение. Открываю его и замираю от лавины сокрушительных эмоций.

«Таня, ты мне нравишься».

И тот, кто написал мне это — он не такой, как все. Он другой. Лучший!

Мой Марк… который никогда не будет моим.