Мы играем в пистолеты - Екатерина Риз

Её звали Лазурицкая Фаина Александровна. Ей два месяца назад исполнилось семьдесят пять, она носила высокую причёску, румянила щёки и обожала драгоценности. Её квартира была переполнена различными антикварными вещицами, и Фаина Александровна каждую мелочь в своей квартире обожала, знала и могла часами рассказывать историю появления "в нашей семье" какой-нибудь чашки. Конечно, всё это было от одиночества, разговоры о котором тётя не выносила.

— У меня была более чем насыщенная жизнь, — неизменно говорила она. — Могу я хоть в старости отдохнуть?

От второго мужа ей в наследство досталась просторная квартира в центре нашего города, сталинка, с высоченными потолками и огромной кухней, от третьего страсть к антиквариату, коллекция старинных часов и парочка картин, за которыми охотились дотошные музейщики, однажды даже из Москвы приезжали, но Фаина Александровна стояла насмерть, а в ответ на туманное обещание кругленькой суммы, лишь презрительно сморщилась и наградила гостя надменным взглядом.

— Я сама вам заплачу, молодой человек, если вы пообещаете мне больше не появляться в моём доме! Тося, неси кошелёк!..

— А первый и четвёртый? — полюбопытствовала я лет пятнадцать назад, когда ещё была девочкой-подростком, выслушивающей рассказы отцовой тётки с открытым от изумления ртом. — Что от них осталось?

Кажется, тогда я Фаю своим вопросом несказанно удивила. До сих пор помню её взгляд, по-настоящему заинтересованный, хотя до того момента меня тоже лишь изредка трепали сухонькой ладошкой по голове, как всех остальных племянников.

— От первого — долги, от четвёртого — его бывшие дети. Так что, учись на моих ошибках, дорогая. Брак — это сделка, нужно постараться не прогадать.

Я тогда ни слова не поняла, но, находясь под впечатлением, кивнула.

По правде говоря, кровной роднёй с Фаей мы не были. Она приходилась какой-то там тёткой моему отцу, который умер вскоре после того, как мы переехали в этот город. Таких псевдо-племянников, как я, у Фаи было с десяток, а плюсом ко всему этому шли трое детей последнего мужа, которых она терпеть не могла, чего и не скрывала. Те отвечали ей взаимностью, но своим вниманием не обделяли, надеясь на скорое наследство. Фая это понимала и лишь многозначительно усмехалась, а как-то заявила во всеуслышание:

— Всё оставлю Веронике. Я так решила.

Все присутствующие за столом поперхнулись, включая меня. Хотя, мне, наверное, надлежало обрадоваться. Ведь Вероника — это я.

Как так случилось, что я, ещё в свои одиннадцать, нашла общий язык с женщиной в возрасте с весьма непростым характером, из-за своей вредности пережившей четверых мужей, которую с трудом терпела даже домработница, проработавшая у неё почти десять лет, и, казалось бы, привыкшая к требованиям и нравоучительному тону, совершенно не понятно. Но когда я приходила к ней, ещё девочкой, и внимательно выслушивала её рассуждения о мужчинах, о браке и о жизни в целом, Фая, видимо, прониклась ко мне признательностью и решила всю свою мудрость, нажитую с годами, передать мне, хотя маме моей это активно не нравилось. Она была против того, что я хожу к тётке в гости, особенно после смерти отца, но я всё равно к Фае прибегала тайком, после школы, пила чай с яблочным вареньем и выслушивала её истории. А когда немного подросла, начала рассказывать ей про себя. Даже про свой первый поцелуй я ей рассказала, а не маме.

— Ты ведь не серьёзно? — спросила я её, когда все родственники разошлись, разозлённые итогом разговора о наследстве. — Зачем мне твоё наследство?

— А что, ты предлагаешь оставить всё этим извергам? Они всё распродадут через неделю и будут жить припеваючи! За мой счёт.

— Тебе уже будет без разницы. — Я рассмеялась, зная, что к разговорам о своей возможной близкой кончине, Фая относится с юмором.

— Это ещё неизвестно. А вдруг я не смогу успокоиться? Нет уж, — протянула она с мстительным удовольствием, — я всё оставлю тебе, а они пусть лопнут от зависти.

— Они же мне жить спокойно не дадут!

— А ты их пошли, от меня, я тебе в завещании пропишу, какими именно словами. К тому же, они тебе не родственники, ты можешь с ними не общаться.

Я улыбнулась и подлила ей ещё чаю. А Фая рукой, сверкающей громоздкими перстнями, указала на вазочку с конфетами.

— Там моих любимых не осталось? — И тут же заворчала. — Конечно же, нет! Они специально их все выбрали, мне назло!

Конфеты я ей подала, сама за стол присела и придвинула к себе чашку.

— За что ты их так не любишь?

— А за что мне их любить? Только и ждут, когда я, наконец, им квартиру освобожу. — Покачала головой. — Вот уж оставил мне Игорюша наследство, ничего не скажешь. У них, между прочим, своя мамаша имеется, вот пусть она им наследство и оставляет. Двушку свою в хрущёвке. А Игорюша ко мне с одной бритвой и комплектом белья перебрался. Я Тосе так и сказала после его смерти — ничего не выбрасывай из его вещей. Всё в наследство передам деткам его. Опись сделаю… или как там это называется? — Я пожала плечами, а Фая безразлично махнула рукой. — Ладно, не важно. В общем, всё верну по месту бывшей прописки.

— А мне бриллианты? — уточнила я с усмешкой, а тётка кивнула и мне в тон проговорила:

— А тебе бриллианты. Кому ещё? Ты у меня одна радость. — И тут же крикнула в сторону кухни зычным не по возрасту голосом: — Тося, чай остыл! Ты же знаешь, что я люблю только горячий чай! Я тебя зарплаты лишу!

Тося, в миру Анастасия Григорьевна Пращук, появилась в комнате, хозяйку недовольным взглядом наградила и хлопнула на стол горячий чайник.

— Тося, скатерть же!.. — закатила глаза Фая и сжала маленькие кулачки, которые вкупе с обилием перстней могли, при желании, превратиться в смертельное оружие.

— Ника, ты ей хоть скажи, чтобы не доводила меня! — взмолилась Анастасия Григорьевна, а я рассмеялась и прикрикнула на них:

— Тихо, дамы! Тося, садись чай пить.

А вот сегодня Фая чая не просила и вообще выглядела недовольной и раздражённой. Такое её настроение не было редкостью, но сегодня уж как-то особенно это бросалось в глаза. А когда я прошла в комнату, которую она гордо именовала гостиной, мне продемонстрировали чашку из сервиза с трещиной на боку. Она демонстративно была выставлена на середину стола и, видимо, её уже давно разглядывали и из-за трещины злились. Я Фаю очень хорошо знала, поэтому угадала трагедию с одного взгляда.

— Вот, полюбуйся, — заявила она мне, ткнув в чашку пальцем. — И как я должна вернуть её в сервиз? Это же уродство!

— Можно задвинуть её к самой стенке, — предложила я.

Фая посмотрела с недоумением.

— К какой стенке? Ты думаешь, что говоришь? Это китайский фарфор.

— Склеенный, — как ни в чём не бывало, сказала я, а тётка приуныла.