Конец лета - Даниэла Стил

Утренний свет, пробившись из-под шторы, осторожно проник вкомнату. Динна Дюра открыла один глаз и посмотрела на часы: 6.45. Если встатьпрямо сейчас, то у нее будет целый час – а то и больше – времени, которое онаможет посвятить только себе. Час тишины и покоя, когда Пилар не будет дерзить иогрызаться, когда никто не позвонит Марку-Эдуарду из Брюсселя, Лондона или Рима.Драгоценное время, когда она сможет побыть одна и спокойно подумать. Диннаосторожно выскользнула из-под одеяла, поглядывая на Марка-Эдуарда. Он спал надругой стороне кровати. Очень далеко от Динны. Вот уже несколько лет они спаликаждый на своей половине кровати, на таком расстоянии друг от друга, что междуними можно было бы положить еще одного человека, а то и двух. Не то чтобы онивообще больше не встречались посередине, встречались – иногда. КогдаМарк-Эдуард не был в отъезде, не был слишком усталым, приходил домой не оченьпоздно... Словом, время от времени.

Динна бесшумно достала из стенного шкафа длинный шелковыйхалат цвета слоновой кости. В раннем утреннем свете она казалась юной и оченьхрупкой, ее блестящие темные волосы ниспадали на плечи, как соболья накидка.Динна наклонилась за шлепанцами, но их не оказалось на месте. Наверное, ихснова позаимствовала Пилар. Ничто в доме не было неприкосновенным, дажешлепанцы – во всяком случае, ее шлепанцы. Улыбаясь своим мыслям, Динна босикомпрошла к двери, толстый ковер поглощал звук шагов. В дверях она еще разоглянулась на мирно спящего Марка. Во сне он казался невероятно молодым, почтитаким же, как девятнадцать лет назад, когда они познакомились. Динне вдругзахотелось, чтобы он проснулся, протянул к ней руки и пробормотал с соннойулыбкой, как много лет назад: «Reviens, ma cherie. Вернись в постель, ma Diane.La belle Diane» [1].

Уже тысячу лет она не была для него «прекрасной Дианой». ДляМарка, как и для всех остальных, она была теперь просто Динной. «Динна, тыпойдешь со мной на обед во вторник? Динна, ты знаешь, что дверь гаража сталаплохо закрываться? Динна, кашемировый пиджак, который я только недавно купил вЛондоне, после химчистки совсем потерял вид. Сегодня вечером я улетаю вЛиссабон (или в Париж, или в Рим)». Иногда Динна спрашивала себя, помнит лиМарк те, прежние, времена, когда она была для него Diane, те месяцы перед ихсвадьбой, когда они так неохотно покидали кровать, много смеялись и пили кофе вее каморке или нежились на солнышке у нее на крыше. То были золотые деньки.Как-то они тайком удрали на выходные в Акапулько, а в другой раз провели четыредня в Мадриде, делая вид, что она – секретарша Марка... Динна мысленноперенеслась в те далекие времена. Почему-то раннее утро обладало страннымсвойством напоминать Динне о прошлом.

«Diane, mon amour, может, вернешься в постель?» Стоило Динневспомнить эти слова, как ее глаза заблестели. Ей тогда было девятнадцать, и онавсегда была рада вернуться в постель к Марку. Она была застенчивой, но оченьвлюбленной, влюбленной в Марка. Каждый час, каждая минута ее жизни были тогданаполнены чувствами. Это отражалось и в ее живописи, ее картины буквальноизлучали сияние любви. Динне вспомнились глаза Марка, когда он сидел в еестудии, наблюдая, как она рисует. Он и сам работал – у него на коленях лежалибумаги, в которых он время от времени делал какие-то пометки. Иногда онхмурился, читая, а потом поднимал взгляд от бумаг, улыбался своей неотразимойулыбкой и говорил:

– Ну что, мадам Пикассо, может сделаем перерыв на ленч?

– Еще минутку, я почти закончила.

– Можно взглянуть?

Марк делал вид, будто собирается обойти мольберт ипосмотреть, что на нем, ожидая, что Динна, как обычно, вскочит и попытается емупомешать. Она всегда так и реагировала, пока не понимала по глазам Марка, чтоон шутит.

– Прекрати, ты же знаешь: пока я не закончила картину,смотреть нельзя!

– Но почему? Ты что, рисуешь шокирующую обнаженку?

Ослепительно голубые глаза Марка лучились смехом.

– А если и так, это бы тебя расстроило?

– Очень. Ты еще слишком молода, чтобы рисоватьшокирующую обнаженную натуру.

– Неужели?

Иногда Динна воспринимала его слова всерьез, и тогда еебольшие зеленые глаза становились просто огромными. Марк во многих отношениях заменилей отца, стал для нее олицетворением мужского авторитета, силой, на которую онаполагалась. Смерть отца совершенно ошеломила Динну, и когда в ее жизни появилсяМарк-Эдуард Дюра, ей показалось, что он послан ей Богом. Оставшись без отца,Динна жила поочередно у разных тетушек и дядюшек, но никто из них не горелжеланием принять ее в свою семью. Наконец в восемнадцать лет, после годаскитаний по родственникам матери, Динна стала жить самостоятельно. Днем онаработала в бутике, а по вечерам училась в школе искусств. Именно учебаподдерживала ее дух и давала силы жить, только ради нее она и жила. Ей былосемнадцать лет, когда отца не стало. Он умер мгновенно, разбился на своемсамолете, на котором так любил летать. Отец, по-видимому, считал себя не простонеуязвимым, но вообще бессмертным, потому что он никогда не строил никакихпланов относительно будущего Динны. Ее мать умерла, когда девочке было всегодвенадцать, и в течение нескольких лет в ее жизни не было никого, кроме отца.Родственники по материнской линии, живущие в Сан-Франциско, были забыты, всякоеобщение с ними было прекращено этим экстравагантным и эгоистичным человеком,которого они считали виновным в смерти жены. Динна плохо понимала, чтопроизошло, она только знала, что «мамочка умерла». Мамочка умерла. Эти слова,сказанные отцом в одно унылое холодное утро, навсегда запечатлелись в еепамяти. Не стало мамочки – мамочки, которая заперлась с бутылкой в спальне,спряталась и от внешнего мира, и от собственного ребенка, которая всякий раз,когда Динна стучала в дверь, неизменно отвечала: «Чуть позже, Дорогая». Это«чуть позже» затянулось на десять, а то и на все двенадцать лет. Динна однаиграла в своей комнате или в коридоре, а ее отец в это время летал на своемсамолете или неожиданно отправлялся в деловую поездку с друзьями. Было трудносказать, то ли отцу не сидится дома, потому что мать пьет, то ли она пьет,потому что его никогда нет дома. Как бы то ни было, Динна оставалась одна. Домаминой смерти. После этого отец завел нескончаемый разговор на тему «что, чертподери, делать». Потому что, «видит Бог, я ничего не смыслю в воспитании детей,тем более маленьких девочек». Отец хотел отослать Динну в школу, в закрытыйпансион, «чудесное место, где очень красиво, есть лошади и много новых друзей».Но Динна была в таком отчаянии, что отец в конце концов смягчился. Дочь нехотела ехать ни в какое «чудесное место», ей хотелось остаться с ним. Волшебныйпапа на самолете, человек, привозивший ей подарки из разных дальних мест, онзаменял ей любое самое расчудесное место. Теперь, когда женщины, вечноскрывавшейся в спальне, не стало, у Динны не осталось никого, кроме него.