На стороне ребенка - Франсуаза Дольто Страница 75

В этом, по-моему, и состоит то новое, что привнес психоанализ: идея профилактических мер против энергетических потерь сердца и интеллекта. Если бы этот опыт учитывали в профессиональной подготовке учителей и воспитателей, те узнали бы, как помогать ребенку становиться самим собой на основе того, что он пережил, что он собой представляет, что он чувствует, а не только того, чему он завидует и чем, с его точки зрения, обладает другой; эта помощь выражалась бы главным образом в следующих словах: «Ты просишь у меня совета – ты его получишь, но только не следуй ему, если сам не пожелаешь, потому что мой совет ценен только в нашем с тобой разговоре; это реакция человека другого поколения на твой вопрос. Тебе нужно поговорить об одолевающих тебя вопросах, нужно, чтобы я тебе ответил, но не принимай то, что я тебе скажу, за истину: это всего лишь мое мнение. Поскольку люди испытывают потребность в общении, я делюсь с тобой теми соображениями, которые вызвали во мне твои вопросы, но ни в коем случае не следуй моему совету; поспрашивай других людей, одного, двух, трех – многих, и на основе всего услышанного выработай собственный ответ на стоящий перед тобой вопрос». Важно, чтобы все это говорилось, начиная с самого раннего возраста ребенка: не нужно подражать и никогда не нужно подчиняться другому, даже и взрослому; всегда следует искать свой собственный ответ на любой вопрос. «Что ты ищешь? Давай подумаем вместе, может быть, поймем, как тебе это найти… А когда найдешь, скажи мне, что и как ты нашел; давай об этом поговорим». Вот как должно постоянно происходить воспитание. Взрослый должен со всей бдительностью следить, чтобы ребенок избежал риска подражать ему и подчиняться его знанию, его методам и его ограниченности, и в то же время – избежал риска противопоставлять себя другим, как бы ни возвышало его это в собственных глазах; главное – чтобы ребенок не считал похвальным бездумно подчиняться другому человеку, и чтобы тот, кто хочет его подчинить, не считал похвальным, что добился от ребенка безропотного послушания. Думать, что люди, находящиеся в поре детства, представляют собой особый мир – опаснейшая иллюзия. Если детей замыкают скопом в каком-то магическом кругу, они обречены на бесплодие. Роль взрослого состоит в том, чтобы побуждать ребенка, пока он еще живет в семье, к вхождению в общество, необходимым живым элементом которого он является, и способствовать ему в этом. Чтобы поддерживать его развитие, нужно видеть, что с ним происходит, и доверять тому взрослому, которым он стремится стать. Драма в том, что с того момента как в нем перестают видеть маленького поэта, ребенка, который мечтает, который живет в своем особом мире, – в ход начинают идти навязываемые ему образцы. «Ты уже почти взрослый, но при условии, что взрослый – это я». А между тем, если ребенок и вправду уже вот-вот станет взрослым, то таким взрослым, которого еще нет: ему еще предстоит придумать этого взрослого, самому его найти.

Чаще всего дети оказываются в трагическом положении людей, которых осыпают лестью, но при этом порабощают. Их непрестанно бросают из одной крайности в другую, причем обе пагубны: то растроганный взгляд на их зеленый рай – «наслаждайтесь им, в ваши годы мы тоже резвились в этом раю», то замечания, наказания и перст, указующий на образец для подражания. В обеих позициях основной элемент – конформизм. Он затушевывает правду: рождающийся на свет ребенок должен был бы напоминать нам, что человек – это существо, которое пришло извне, и каждый рождается, чтобы принести своему времени нечто новое.

Две позиции, которые обнаруживает взрослый по отношению к ребенку, на первый взгляд кажутся противоположными, но, по сути, и то и другое есть совращение несовершеннолетних. Ребенка то отгораживают от мира, то эксплуатируют; он оказывается то мечтой о детстве, ностальгической фантазией, прекрасным садом, то объектом приложения власти, покорным учеником, усердным слугой, достойным наследником…

Я думаю, что в этом и состоит нескончаемая драма детства: с самого начала жизни являясь существом, испытывающим желание, ребенок поддается соблазну желания подражать родителю, который, со своей стороны, счастлив, когда ему подражают. Вместо того чтобы позволить ребенку день ото дня проявлять все больше инициативы и развиваться в направлении поисков себя согласно своему собственному желанию, взрослый воображает, что если он, взрослый, подчинит ребенка себе, ребенок избежит многих трудностей и многих опасностей. Почему бы нам не вдохновиться примером соматической медицины? Существуют прививки от разных болезней; если бы можно было с самого раннего возраста делать детям прививки против подражания и пагубных идентификаций! Но ребенку приходится через это пройти просто потому, что он мал, интуитивно стремится «стать большим» и, с самого начала будучи личностью, хочет имитировать взрослых. В отличие от взрослых ребенок не идет к гадалкам, чтобы узнать свое будущее. На вопрос: «Каким я буду, когда вырасту?» он отвечает себе: «Я буду „он” (или „она”), значит, я знаю свое будущее». Ребенок знает свое будущее: он станет таким, как взрослый, с которым он общается, сперва без различия пола, позже – взрослым того же пола, что он сам, – и так до того дня, пока он не разочаруется настолько, что вообще не захочет такого будущего. И тут он, кстати, становится более «настоящим», но в то же время подвергается большей опасности со стороны общества, потому что родители не признают его, если он не признает себя в их образе. В этом-то и состоит проблема. А еще в том, что дети не стремятся узнать будущее и что смерть не представляет для них проблемы – не то что для взрослых, которые ее боятся. А ребенок не боится: он просто живет себе помаленьку.

Иногда это приводит его к смерти, иногда к тому, что зовется кастрацией, то есть к утрате жизненных сил, если он их исчерпал на свой детский лад, – из этого периода он выйдет подростком, а потом станет взрослым. Но всего этого он не предвидит, и именно поэтому все литераторы, которые опираются в своих книгах на психоанализ, сталкиваются с проблемой: дело не в том, чтобы увидеть извне и описать процессы, протекающие в бессознательном, а в том, чтобы понять слова и поступки человека, переживающего их по-своему, не так, как другие.

Вот так и переживают детскую пору: что-то не ладится, не строят никаких планов, опоры ищут в том, что близко: в старшем брате, в приемном отце, в дереве, в самолете над головой… Побаиваются своего пути, своей территории, – и бездумно перемещаются в пространство взрослых. А если почувствуешь, что с тебя уже довольно – всегда найдется река, в которую можно прыгнуть, или дерево, с которого можно броситься вниз, – а можно и уйти к другому взрослому… Уйти пешком за десять километров, уехать автостопом. Возможности, в общем-то, ограничены. Ребенок не стремится узнать будущее; он его делает, создает это будущее. Он неосторожен. Он не готовит путей для отступления. Он творит согласно своему желанию и принимает все последствия.

Что до отношений с природой, его антропоморфизм и не научен, и не поэтичен: он вмещает в себя все сразу. Ребенок явно находится на той стадии человеческого сознания, когда явления еще не подразделяются на отдельные дисциплины. Он словно идет на реку и берет там золотоносный песок, который употребляет для строительства дома, не заботясь о том, чтобы просеять его и отделить частички золота. Эту цельность можно обнаружить не столько у типичного ребенка, сколько у того ребенка, который живет в каждом человеке. Возможно, было бы прогрессом (по крайней мере, в методологическом смысле), если бы мы вообще перестали говорить о детстве как таковом… И о детстве в каждом мужчине, в каждой женщине. Никаких Детей с большой буквы, никакого Детства… Я прихожу в ярость, когда ловлю себя на том, что начинаю говорить «Ребенок», потому что мы привыкли произносить это слово «ребенок», но ведь эта абстракция не существует, это понятие ложное, оно ничего не значит. Для меня существует один ребенок, такой-то ребенок – точно так же как один взрослый, одна женщина; женщины как таковой нет на свете! А кроме того, «дети вообще» – это опасно: под этим подразумевается слишком многое; скорее, следовало бы говорить: «некоторые дети» или «такой-то ребенок». Можно говорить: «люди в состоянии детства». Иначе попадешь в ловушку абстрактной, то есть несуществующей невзрослости, до-взрослости.