Сверхнормальные. Истории, которые делают нас сильнее - Мэг Джей Страница 36

Даже когда Мара не пряталась на полке, она была настоящим экспертом в деле фокусировки внимания на выбранном объекте; она научилась тем или иным способом не замечать, что у мамы начинается истерика. Именно с такой ситуацией столкнулись полицейские, когда однажды вечером привезли Марину маму домой и завели в заднюю дверь, после того как женщина в маниакальном приступе любви к скорости въехала на автомобиле в телефонный столб. Мара ела пиццу перед телевизором, слушая одним ухом игровое шоу, а другим полицейских; девочка ни разу не взглянула в их сторону. «Мои глаза были словно приклеены к телевизору, — вспоминает Мара. — Я знала, что это выглядит странно, но я действительно не могла заставить себя повернуть голову и посмотреть на полисменов».

Подобно Маре, Жана Пиаже (известный швейцарский философ, отец теории когнитивного развития) тоже воспитывала мать, страдавшая психическим заболеванием. Мальчик справлялся с непредсказуемостью ее настроения и дистанцировался от реальности, с головой погружаясь в упорядоченный мир науки. «Одним из прямых следствий скверного психического здоровья моей матери, — писал Пиаже, — было то, что я очень рано отказался от игр ради серьезной работы; я делал это, во многом подражая отцу (ученому на редкость кропотливого и критического склада ума, который научил меня ценить систематический труд), а также для того, чтобы найти убежище в приватном, невыдуманном, настоящем мире» ^[279]. В возрасте семи лет Пиаже начал изучать природу. К десяти мальчик опубликовал статью о редком виде воробьев в серьезном научном журнале и изучал и классифицировал моллюсков. К пятнадцати годам он стал малакологом (малакология — раздел зоологии, посвященный изучению моллюсков) с отличной научной репутацией ^[280], хотя редакторы, которые с ним работали, даже не подозревали, что ему так мало лет.

* * *

Личным миром Мары была не наука. Ее полка в шкафу стала фантастическим местом, где девочка слушала музыку, позволяя уму блуждать, витать в облаках. Возможно, это означает отсутствие четкого направления мысли, но, как утверждают социологи, «не все умы, витающие в облаках, сбиваются с пути» ^[281]. Такое умственное состояние позволяет нашему «я» перемещаться из одного места в другое — как мы надеемся, в лучшее, — и подобная психологическая мобильность нередко способна освободить угодившего в ловушку несчастливого детства ребенка, как было с Марой. Слушая музыку в транзисторе, девочка представляла себя в далеких местах, занимающейся самыми разными замечательными делами. В своих мечтах она жила то тут, то там, но, когда ей приходилось спускаться с полки и ее разум уже не мог витать в облаках, девочка испытывала страх сродни боли: «Я вынуждена была оставаться там, где находилась, — вспоминает Мара. — Мне нужно было быть тем, кем я была».

Когда мы не способны трансформировать свою реальность, мы иногда справляемся со стрессом, трансформируя ее в своем сознании, погружаясь в мечты или фантазии ^[282] хоть на несколько мгновений, а порой и до того момента, когда становится доступной какая-либо другая форма побега. Многие сверхнормальные взрослые люди вспоминают, что в детстве постоянно жили в мире фантазий. Чаще всего дети мечтают быть животным или супергероями ^[283], но эти мечты столь же разнообразны, как и сами дети. Общее же во всех таких фантазиях то, что они способны вытащить ребенка из состояния страха, беспомощности и безнадежности и перенести туда, где возможно все, даже счастливая жизнь. После того как мать Элеоноры Рузвельт умерла и отец отослал девочку жить к тете, она, по ее словам, «хотела, чтобы меня оставили в покое в мире моей мечты, где я была героиней, а мой папа героем. В этот мир я уходила каждый раз, когда ложилась спать, и как только просыпалась утром, и все время, пока гуляла, и вообще все время, когда мне никто не докучал» ^[284].

Конечно, чрезмерные фантазии скорее иллюзорны, чем конструктивны, но целенаправленное и гибкое прибегание к ним помогает детям, да и взрослым, выжить в сложной реальности. Одно исследование на базе израильских детей ^[285], подвергшихся насилию, показало, что фантазии в сочетании с другими механизмами совладания со стрессом — важный источник надежды, которая, в свою очередь, служит весьма точным предиктором успеха этих детей в жизни четырнадцать лет спустя. «Я никогда не знала точно, буду ли жива завтра, но с наступлением вечера стояла у окна, воображая огни Нью-Йорка, — вспоминала свое детство одна из участниц исследования. — Я часами сидела и представляла себе, как попадаю в этот великий город» ^[286]. Аналогичным образом Виктор Франкл описывал, как он и другие жертвы холокоста находили убежище в своем внутреннем мире, в котором они могли пойти куда угодно, даже вернуться домой. «В своем сознании я ехал на автобусе, выходил из него, открывал ключом входную дверь квартиры, отвечал на телефонный звонок, включал свет. Наши мысли часто сосредоточивались на мельчайших деталях, и эти воспоминания были способны растрогать до слез» ^[287].