Лев пробуждается - Роберт Лоу Страница 47

Встретившись взглядом с Куцехвостым, Хэл отослал его в конец колонны. Три дня назад из Анникуотер выступили два десятка всадников и четыре повозки, вслед за прибытием Лисовина Уотти как раз после объявления мира, и все разошлись восвояси. Хэл и его небольшой mesnie ^[51] направились на север — сперва в Стерлинг, а потом на земли Бьюкенов. «Будто негоцианты, — подумал Хэл, — доставляем товар».

Но по домам побрели отнюдь не все находившиеся в Аннике, и на дорогах так и кишели субъекты, вернувшиеся к разбою, — кто именем Уоллеса, кто именем короля Иоанна, а кто и просто сам по себе. Теперь же обоз разросся до доброй дюжины телег и фургонов и не менее семи десятков человек, пристроившихся под защиту вооруженного отряда, вопреки протестам, уговорам и даже угрозам Хэла.

Все путники жались друг к другу ради безопасности, хоть и пустились в странствие по собственным резонам; один даже ковылял на костыле, отвергая все приглашения сесть в повозку, поскольку поклялся совершить пешее паломничество в Скунский приорат для покаяния в чаянии чудесного исцеления. Каждый день он отставал и каждый вечер болезненно прихрамывал к ближайшему костру, а Хэл гадал, достаточно ли оправился приорат после трепки каких-то несколько недель назад, чтобы оказать ему воспомоществование.

А еще графиня… Хэл вздохнул. Брюс чуть ли не стелился перед ним, но только сэр Уильям сумел окончательно убедить Хэла сопроводить графиню обратно к мужу.

— Сие надлежит свершить, и лучше, ежели сие свершит тот, кого навряд ли узрят склабящимся над рогоносцем, — рек Древлий Храмовник, после чего вручил Хэлу сложенный белый квадрат тонкого полотна с широкой черной полосой поверху. — Сие есть gonfanon ^[52] тамплиеров, — поведал он. — Хоть и не еси вполне Бедным Рыцарем, ты прошен послужить таковым, а именно мною, посему таковая хоругвь охранит тебя от обеих сторон. Никто в здравом рассудке не пожелает огневать храмовников, даже граф, коему сказанные вернуша его заблудшую жену.

Хэл не мог найти веской причины отказать человеку, пришедшему ему на выручку на мосту; кроме того, он получил другую просьбу, отправлявшую его в том же самом направлении, и ирония, заключавшаяся в том, от кого именно она исходила, не избегла его внимания. Похоже, сэру Уильяму тоже было кое-что об этом известно, поскольку он поинтересовался — вежливо и невинно — толстячком Биссетом, прибывшим в поисках Генри Сьентклера, и никого иного.

— Подарочек из Дугласа, сэр Уильям, — изрек Хэл, чуть пожав плечами. — Уоллес обещал разыскать этого человека — тот был писцом, или нечто подобное, у Ормсби в Скуне, — и полагали, что оному может быть ведомо нечто об убийстве того каменщика.

Погладив свою седую бороду, Древлий Храмовник кивнул, слушая лишь вполуха.

— Право? И ведомо ли?

— Ничего путного, — развел руками Хэл, сам недоумевая, с какой стати солгал.

Хмыкнув, сэр Уильям похлопал Хэла по плечу, пробудив этим жестом настолько отчетливо воспоминание об отце, что тот чуть не застонал. Ему хотелось вернуться обратно в Хердманстон, оставив эту невнятицу Брюса, Уоллеса, Бьюкена и англичан как можно дальше за спиной, о чем он и высказался вслух.

— Так есть, добро, — промолвил сэр Уильям задумчиво. — Доставь графиню, и с Брюсом для тебя покончено, одначе я бы всерьез призадумался, что сулит тебе грядущее. Уоллес отправился в Данкелд, слыхах аз. Либо осаждать Данди. Али Стерлинг. Зришь, яко сие складывается — его сброд летает, аки навозные мухи и слепни тут, там и повсюду. Он не из таковых, кто выйдет против англичан во поле, что бы там Уишарту ни мнилось.

Он снова похлопал Хэла по плечу.

— Как бы то ни было, сие не твоя печаль. Пускай сия блоха сидит на стене. Отвези сию заблудшую женщину домой, и делу конец, доколе Брюс или я не пришлем весточку. Отошли и сего писаришку Биссета прочь и запамятуй покойных каменщиков — Мощи Христовы, Хэл, ныне трупов в достатке в каждом рву отсель до Берика.

Совет дельный, и Хэл вознамерился последовать ему, возблагодарив Бога за то, что ускользнул от угрозы Длинноногого настолько легко. И все же тайна продолжала то и дело досаждать, будто камешек в башмаке, — когда «оная заблудшая жена» давала шанс.

Графиня Бьюкенская, удрученно думал Хэл, воплощает и досаду, и восторг одновременно. Одета в свое единственное платье — зеленое, подогнанное по фигуре, с болтающимися рукавами, потому что при ней нет камеристки, чтобы зашивать их на ней. Обута во все те же поношенные сапожки для верховой езды, которые Хэл видел в Дугласе. И все же сейчас она блистала барбеттом под подбородком, опрятной шапочкой ему под стать и улыбкой, ни разу не коснувшейся ее глаз, сидя на женском седле на иноходце, потому что горячего Балиуса вверила Хэлу.

— Не пристало мне, — обаятельно провозгласила Изабелла, — возвращаться, раздвинув ноги, на боевом коне, по мнению графа Каррикского и сэра Уильяма Сьентклера, а равно и всякого прочего члена света державы, каковой может встретиться по пути и будет иметь мнение на сей счет. — Она с лязгом сомкнула зубы, чтобы не сказать больше, и улыбнулась еще шире. — Посему, будучи рыцарем, вам надлежит доставить животное домой, в конюшню графа Бьюкенского.

Хэл пролепетал какую-то банальность, что будет печься о животном пуще шелка и злата, но на самом деле после Гриффа он почувствовал себя ужасно далеко от земли, ощущая неудержимую мощь коня на каждом шагу.

Ему вообще не следовало бы садиться на него — ни один здравомыслящий рыцарь не оседлает боевого коня, если только не снаряжается на битву, а кроме того, это еще и чужой конь. Как отметила Изабелла — бодро, весело, будто поющий крапивник, — она уже, наверное, сгубила животное, используя его вместо заурядного иноходца, но поскольку он стоял в конюшне в Балмулло, принадлежавшей ей по праву, могла дать соизволение и дала его.

На последнее Хэл смотрел искоса, но устоять перед такой возможностью не мог.

Сама же государыня, при всей своей веселости, выглядела зажатой, как туго скрученный завиток папоротника, лучащейся хрупким смехом и чересчур ярким взором, смягчавшимся только при взгляде на Псаренка, — и эта нежность их объединяла. Он напоминал Хэлу умершего сына сильнее прежнего — и все же с каждым разом воспоминания становились все менее мучительными только потому, что Псаренок был рядом. Хэл дивился разительности перемен в пареньке за столь короткое время и мог лишь гадать, что закалило сталь в его душе в той темной дыре при звуке хруста костей Пряженика. Вряд ли того можно было назвать его другом, но даже вопль смертельного врага на пути в мир иной способен преобразить человека вовеки.

— Сие да выжлецы, — подвел черту Лисовин Уотти под мрачным повествованием при свете костра в вечер прибытия. — Издыхали в корчах и муках, сии выжлецы, и одно лишь благословение, что парень был в колодце, откель его выволокли без чувств, и не видал их.