Остров Локк - Том Шервуд Страница 45

Дороже всех земных благ для меня была возможность общения с Эвелин. Странностью, недосмотром какого-то далёкого волшебника было само её присутствие рядом со мной. Её интерес к событиям моей жизни, мечтам, рассуждениям и всем моим занятиям воспринимался мной как любопытство девочки-ангела, которая тайком вышла в нашу земную жизнь погулять и запамятовала, где находится её дверочка в небо. И я так осторожно, так нежно, так тщательно клал цветные кирпичики в растущий храмик наших отношений, что само это строеньице иногда начинало облекаться в оболочку самостоятельного существования, и даже становилось как будто одушевлённым, живым. Соединялся из частичек слов и поступков и зримо вставал передо мной тёплый, загадочный талисман [44].

Именно так мне виделось это. А иначе чем, как не его дарами объяснить те восхитительные, поистине волшебные ощущения, которые прилетали вдруг в некоторые минутки нашего нахождения рядом друг с другом, пусть даже очень редкие. Я их помню наперечёт – наше “доброе утро”, там, на песчаном пляже, когда я проспал два дня подряд, и её сострадание мне в ограбленном арсенале, когда только лишь один невесомый её поцелуй пронёс меня сквозь цепочку решений и действий, спасших нас от беды, и приклон её головы к моему плечу, когда была шкатулочка с “О”, и ещё один миг неземного очарования, хлынувшего за тот край, где человеческое ощущение уже невозможно. Это было видение комнаты-вселенной.

Странное событие, и произошло оно странно. Была ночь. В хижине горели свечи – три в подсвечнике на столе и одна – у противоположной стены и повыше – на полке камина. В самом камине медленно тлели два коротких толстых полена. На тахту был поднят сундук, и крышка его откинута. В ней лежали фрукты, кажется, манго и авокадо; желтели согнутые пальцы банановой грозди; чуть наклонилась мохнатая снаружи бурая чаша – половинка рассечённого кокоса с собранной в неё белой мякотью, и одно сморщенное, из бочки, английское яблочко. У круглого низкого стола – два стула с ажурными спинками, витыми, высокими. На столе, рядом с подсвечником – золочёное блюдо со сваренной миссис Бигль сладкой пастилой, пузатая тёмно-зелёная бутылка с ромом и один серебряный стаканчик из жёлтой сумки. Весь остальной круг стола занимал городок-замок, который мы с Эвелин возводили из золотых монет, ярких морских камешков, мимолётных и покорных предметов (кусочки прессованного душистого табака, буковая шкатулочка, игольница, футляр от увеличительного стекла, плоское обрезанное яблоко, квадратный и длинный брусок оружейного свинца, второй серебряный стаканчик, кусочек пастилы, бутылочная пробка). По гребню ломаной линии стены были выложены жемчужины. И на всём этом лежал неяркий свет. Как-то так получилось, что мы не сидели на этих витых ореховых стульях. Я и Эвелин вышли в ночь вроде бы на прогулку, и ступили на плот, и отдалились от берега. И здесь мы обернулись и замерли. В чёрном объёме пространства висел жёлтый квадрат комнаты. Жёлтый свет свечей и оранжевый – камина наполняли этот квадрат мягким мерцанием. Отсветы его лежали на фруктах и фруктовом ноже, блестящем, белеющим, с длинной, скрученной в винт тонкой ручкой и коротким, но широким лезвием, на тёмной зелени бутылочного стекла, на бревенчатых стенах. Янтарными кругами от свечей была покрыта кирпичная кладка камина, спинки стульев, сундук, одеяло, и сливался с этими кругами тусклый блеск золота. А ножки стола и стульев, и основание камина терялись в чёрном, внизу. Если забыть совсем, что передней стены нет, то чудилось, что это не что иное, как способность видеть сквозь стену. И в то же время наслаивалась, вкрадывалась иллюзия, что жёлтая комната с камином и фруктами – это лишь уголок затемнённой громадной залы, в которой покачивается плот, а стены и потолок её – темнота и низкое небо. Непередаваемое ощущение реального бытия в нереальном пространстве, к тому же переживаемое вдвоём – не была ли это ожившая, собственной персоной, одна из несбыточных грёз – сказок, в которые в мире взрослых не принято верить?

Мы медленно подплыли обратно, вошли в эту объёмную, красками янтарных тонов писаную картину, и Эвелин восторженным и счастливым голосом сказала:

– Вот, мы живые люди, а стоим в волшебстве, которого не бывает!..

Мне казалось, что я хожу, не касаясь стопами земли – так мне было хорошо рядом с ней.

Теперь я знаю – единственный путь испытать чистейшее, неподдельное, человеческое счастье – это научиться видеть в другом человеке ангела.