Дорога на эшафот - Вячеслав Софронов Страница 44

Меж тем генерал-аншеф Фермор находился в полном неведении о действиях прусских частей. Из донесений он знал, что на северо-востоке от Кюстрина находится армия генерала Дона, который уклонялся от прямых столкновений с русскими войсками, но и не уходил в глубь страны, видимо, поджидая подкрепления от короля. Поэтому Фермор понимал, что рано или поздно пруссаки приготовятся к генеральному сражению. Но в каком направлении это произойдет, ответить, при всем своем опыте и желании, не мог. Поэтому он первоначально расположил свои силы так, чтобы препятствовать воссоединению кюстринского гарнизона с ожидаемым резервом, а потом, понимая, что в случае увеличения численности прусских войск по нему могут ударить с двух сторон, переправил армию на правый берег Одера, к деревне, обозначенной на немецкой карте как Цорндорф. Он и не догадывался, что идущий на помощь генералу Дону резерв возглавит сам король Фридрих.

При этом он выдвинул несколько казачьих эскадронов вести наблюдение за перемещением частей противника и первому, кто сообщит о подходе вражеского подкрепления, обещал торжественно вручить турецкую саблю, которую возил с собой еще со времен турецких походов, возглавляемых легендарным Минихом.

Хотя Петр Первый и почитался как прародитель, стратег и тактик русской армии, но то было не совсем так. Русская воинская наука была выпестована и опробована дальновидным и неутомимым Минихом, сумевшим противопоставить дисциплину и выучку бешеному азиатскому напору турецких янычар и конных сипахов. Именно граф Бурхард Христофорович Миних ввел, усовершенствовал знаменитое построение в виде каре, которое использовали во время сражений еще древние греки. Войска, построенные в квадрат или прямоугольник, были неуязвимы с флангов, поскольку попросту не имели их. Но стоило начать хоть незначительное перестроение, как ряды плохо обученных пехотинцев смешивались, и при расторопности противника он сминал решительной конной атакой их порядки. Потому такое построение было хорошо для защиты, но никак не для атаки. И солдатские цепи должны были стоять, не шелохнувшись, плечо к плечу, под градом пуль, ядер и картечи, умирать сотнями и тысячами, в ожидании, пока противник не истощит свои силы и не отступит.

Самым уязвимым местом подобного построения был обоз, помещавшийся в центре прямоугольника, на защиту которого не столько от неприятеля, сколько от собственных мародеров выставляли нешуточную охрану. Но и она не всегда помогала, и ручаться за сохранность провианта, а особенно бочек с вином, было никак нельзя.

Фермор, расположившись в своей ставке в ожидании донесений от казачьих разъездов, изучал старинную карту Восточной Пруссии, которая прежде находилась в ратуше Кенигсберга и, судя по всему, пережила не один десяток лет. Он сличал ее с более поздним чертежом местности в укрупненном размере, полученным из Петербурга. Неизвестный чертежник старательно изобразил на нем не только крупные города, но и отдельные мызы, мосты, переправы и густо закрасил зеленой тушью леса, болота, пересекаемые синими веточками больших и малых рек. Фермор очертил грифельным карандашом место расположения своей армии возле слияния рек Одера и Варты, наткнулся на селение со странным названием Цорндорф и нашел свой выбор вполне удачным в плане защищенности от внезапного нападения. Так и не сдавшийся на милость победителя Кюстрин находился значительно севернее, а правее его, чуть на восток, находились, если верить карте, непроходимые леса и болота, а позади, в южном направлении, – пересеченная местность, по которой передвижение кавалерии весьма затруднительно. Потому именно с севера Фермор ждал подхода прусских войск, надеясь всеми силами воспрепятствовать им во время неминуемой переправы.

В глубине души он понимал, хотя и не хотел соглашаться с этим, что король так или иначе перехитрит его и ударит там, где его менее всего ждут. Понимал он и то, что в результате внезапного нападения русскую армию ждут значительные потери, но это его мало интересовало. Он исполнял свою работу как землекоп, которому поручили вырыть яму, и ему был важен результат, а не потери. Сил у него в любом случае больше, и если командиры не подведут, они выдержат натиск пруссаков. Пусть даже не победят, но и тем нанесут урон.

Вилли Фермору было совершенно все равно, сколько русских солдат останется на поле боя. Сколько из них лишатся зрения, слуха, рук, ног, а то и сойдут с ума от пережитого ужаса. То зависит не от него, главнокомандующего, а от Бога, допустившего их смерть. К солдатам он относился как наездник к лошади, которую всегда можно поменять на другую. Будучи профессионалом, он давно утратил жалость к тем, кого вел на верную смерть.

«На всех жалости не хватит, – сколько раз говорил он себе. – Смерть – вещь естественная, вытекающая из природы самой войны. Если ты стал военным, то оставь дома свое сердце, иначе его надолго не хватит».

Как истинный уроженец туманного Альбиона, он был хладнокровен и флегматичен и привык честно отрабатывать свой хлеб, даже не задумываясь, какие плоды приносит его труд. Он привык исполнять отданные сверху приказы и не терпел, если кто-то смел возражать ему, главнокомандующему. Будучи джентльменом, он в первую очередь думал, какое впечатление производит на окружающих, равных ему, а тем паче, выше по положению людей. Остальные его просто не интересовали.

В то же время самому Фермору было хорошо известно мерзкое чувство близости смерти, которое он впервые испытал в двадцать с небольшим лет. Причем свидетелями перенесенного им потрясения волею случая оказался весь генералитет штаба графа Миниха во время Бессарабского похода 1736 года. Продвигаясь на юго-запад, русская армия растянулась на несколько верст. С той и другой стороны их надежно прикрывали казаки, готовые в любой момент сообщить о появлении турецких войск, однако небольшой отряд легкой кавалерии примерно в двести сабель умудрился проскочить мимо их дозоров и напал на маршевую колонну, надеясь захватить обоз с продовольствием или амуницией. Однако им не повезло, и они наткнулись на пехотинцев. А те, готовые к подобным неожиданностям, быстро построились в несколько шеренг и прицельными залпами отогнали на безопасное расстояние цветастую группу всадников, безудержно орущих и визжащих во время атаки, и ждали команды, как им поступать дальше.

Миних со штабом около пятидесяти человек, без всякой охраны, верхом, ехали рядом с колонной, надеясь на защиту солдатских ружей, а поэтому паники среди них не было. Кто-то предложил взобраться на ближайший холм, чтобы оттуда посмотреть, нет ли поблизости других турецких отрядов. Миних скакал первым на кауром жеребце с коротко подвязанным хвостом. Многие офицеры по примеру драгунских наездников переняли эту манеру подвязки конских хвостов во избежание быть заляпанными грязью и репьями в придачу, когда их кони отмахивались от назойливых насекомых, в изобилии обитавших в пойме многочисленных лиманов, вдоль которых армия двигалась уже неделю с небольшим. Все устремились вслед за своим главнокомандующим, не желая отставать, и, преодолев неглубокую балку, опоясавшую возвышенность, взлетели на вершину холма. Там Миних, а вслед за ним и остальные генералы вынули подзорные трубы и принялись разглядывать окрестности, желая рассмотреть турецкие части, явно стоявшие на небольшом расстоянии от них. Но сколько они ни вглядывались в даль, ничего схожего с движущимся неприятелем обнаружить не смогли.