На грани апокалипсиса - Анатолий Кулемин Страница 23

– Если я скажу – Иван Сидоров, вам ведь от этого легче не станет. Поэтому зовите меня – Кесслер. Генрих Кесслер. И потом, от вас еще никаких предложений не поступало, и мы с вами ни о чем не договаривались. Почему я должен открываться перед вами? Фотография? Чепуха. Подделка.

– Нет, Генрих Кесслер, фотография не подделка. Она подлинная, и вы это знаете. Вы не знаете другого. Вашему руководству стало известно, что ваш отец, настоящий, биологический отец – не отчим, – в тридцать седьмом был арестован и расстрелян, как враг народа. Вы этот факт скрыли, и теперь вас разыскивают по всей Германии, чтобы вернуть обратно. Для чего – «вернуть», и что вас там ждет, вы знаете лучше меня. Вас, уважаемый господин Кесслер, разыскивает и контрразведка, и ваши коллеги. Я имею в виду людей из ведомства Меркулова. Вас ищут даже советские миссии по репарации. Вот так, дорогой Генрих. Ну и что вы на это скажете?

Кесслер одним махом осушил свой стакан и брезгливо поморщился:

– Сивуха.

– Что вы сказали?

– Я сказал: ваше виски – дерьмо. – Он взял один кружок лимона и отправил его в рот. – Почему я должен вам верить? Факты?

– Фотокопия шифрограммы, которую передали из Москвы сюда, вашим представителям в Контрольном совете, вас устроит?

Из той почты, которую по распоряжению Пакстона Кесслеру успели принести, он знал, что такое Контрольный совет, знал, кто в него входит, знал его цели и задачи. Он не знал, было ли согласовано распоряжение по доставке ему газет с руководством, то есть с Сэдлером, или же Пакстон действовал на свой страх и риск. Поэтому, чтобы ненароком не подставить следователя, Кесслер спросил:

– Что такое – Контрольный совет?

– Есть такой орган. Недавно создан. От Советского Союза в него входит маршал Жуков.

– Ну хорошо. Допустим. Я повторяю: допустим, всё, что вы сейчас сказали, – правда и дело обстоит именно так. В том, что у вас заготовлена фотокопия какого-то документа, я не сомневаюсь. Что вы от меня-то хотите?

Сэдлер хмыкнул, улыбнулся, с прищуром посмотрел на Кесслера, потом кивнул на бутылку:

– Вам налить еще?

– Вы свое сначала выпейте.

– Этого мне хватит до вечера.

– А я не тороплюсь.

Сэдлер пригубил из стакана и отставил его в сторону. Они подошли к главному. К кульминации. К апогею всей комбинации. Понимали это оба. И если судьба Кесслера зависела от Сэдлера впрямую, то судьба Сэдлера тоже зависела от Кесслера и тоже значительно. Одно дело – привести в контору советского разведчика перевербованного, и совсем другое – не перевербованного. В первом случае – лавры, а во втором – неизвестно, чем всё закончится.

«…Вы по-прежнему считаете, что этот человек нам нужен?» – вспомнил Сэдлер слова Хелмса. Мудрого и опытного Ричарда Хелмса, которого в свое время принял на службу в Управление стратегических служб США его директор – генерал-майор Уильям Донован, лично. «…Ну что ж, Пол, желаю вам удачи. Постарайтесь этот шанс не упустить». – Это тоже были слова Ричарда Хелмса. Все это вкупе означало лишь одно: «Кесслер – креатура ваша. За нее отвечаете вы. Лично. Головой».

– А давайте проанализируем вашу ситуацию и то положение, в котором вы оказались, вместе, – Сэдлер поудобней устроился на стуле и положил ногу на ногу. – Войти в контакт со своими в открытую – самоубийство. Вас тут же схватят. Продолжать выполнять задание – бессмысленно. Постараться ото всех скрыться? – Сэдлер пожал плечами. – Без чьей-то помощи это невозможно, да и вообще лишено всякой логики. Что у вас остается?

– Предательство, мистер Сэдлер, причем предательство в любом его проявлении – друга, любимой женщины, родины – не имеет себе оправдания изначально. Предательство – это категория даже не нравственная. Это категория духовная. Зачем вам нужен провалившийся разведчик, к тому же изменивший родине?

– По поводу предательства, тут я с вами согласен полностью. Но вот что касается всего остального… Ну, во-первых: предали не вы, предали вас. Даже сейчас, когда вас разыскивают люди, пославшие вас сюда, чтобы расстрелять, как вашего отца, вы продолжаете честно выполнять свой долг. Или вы чувствуете перед своей родиной какую-то вину и готовы за это понести наказание?

– Во-вторых?

– Во-вторых… Во вторых, не родине вы изменяете. Вы изменяете тому режиму, который царит на вашей родине, которому вы служили и продолжаете служить верой и правдой и который готов вас за это – в лучшем случае – бросить за решетку. И в-третьих… – Сэдлер посмотрел на часы. Сделал он это автоматически, получилось – демонстративно. Когда осознал, было уже поздно: Кесслер уловил это. – Не беспокойтесь, время терпит… Скажите, борьба за свержение тоталитарного режима – неважно, какого и неважно, в чьих рядах; важна его тоталитарность – так вот, борьба за свержение такого режима на родине не есть ли проявление высшего патриотизма? Или ответьте мне на такой вопрос: Тухачевский, Блюхер – могу назвать еще десятки имен, – в чем они провинились перед родиной? Молчите?.. А ни в чем. Они просто стали не угодны режиму. Они стали опасны для Сталина. Они стали представлять угрозу его всевластию. За это он их убрал. А ваш отец? В чем таком он провинился, чем он так навредил народу, что его, как говорят в России, поставили к стенке? Поставят и вас. За что?

Кесслер сам взял бутылку и налил себе виски: ему нужна была пауза. Сэдлер давил. Его доводы были логичны и трудно оспоримы. Тому, что касалось отца, противопоставить что-то было невозможно. Рассчитал здесь он все точно и тонко.

– Нас пишут?

– Разумеется.

Кесслер поднялся, открыл в коридор дверь, посмотрел на солдат: те ленивым взглядом смерили его с головы до ног.

– Что вы предлагаете конкретно?

– Исчезнуть. Исчезнуть здесь и всплыть в другом месте. Там, где вас не найдут ваши бывшие, я надеюсь, – бывшие, коллеги. Всплыть под другим именем, с другими документами и другой биографией.

– В качестве кого?

– Человек вашей профессии без работы не останется никогда.

– И что для этого от меня потребуется?

– Ну, прежде всего – согласие.

«А ведь свое Управление он вслух не назвал, – отметил про себя Кесслер. – Не уполномочен? Вряд ли… Игра подошла к завершающему этапу: промежуточное звено не пошлют. Опасается? Вероятнее всего…»

– Я бы поел чего-нибудь.

– Согласие дадите?

Теперь Кесслер рассмеялся от души. Этот разговор временами походил на беседу двух старых друзей или по крайней мере людей, хорошо знающих друг друга и хорошо относящихся друг к другу. Разнились они лишь тем, что один владел ситуацией, второй – думал, что владел.

– Добившись моего согласия пыткой голодом, уважаемый мистер Сэдлер, вы приобретете скрытого врага, а не искреннего сторонника. Кстати, где Джон? Это охранник, который сегодня дежурил у моей двери. Куда вы его дели? Надеюсь, он жив?