Братство святого Грааля. Падение Аккона - Райнер М. Шредер

Он стоял неподвижно на Проклятой башне Аккона ^[1]. Окаймлённая зубцами площадка поднималась над широкой крепостной стеной второго — внутреннего — кольца защитных сооружений. В вытянутой вперёд руке он держал мастерски сделанный меч дамасской стали. Оба конца крестовины, прикрывавшей эфес от клинка, и набалдашник рукоятки заканчивались пятилистными золотыми розами.

Он стоял, обратившись лицом к востоку, — так, будто хотел принести драгоценное оружие в жертву ночному небу. На полотне обоюдоострого клинка танцевали отблески факелов на крепостной стене, красные блики пожаров, полыхавших в разных концах осаждённого портового города.

Два его вооружённых мечами спутника в коричневых накидках, вместе с ним поднявшихся на четырёхугольный бастион, держались в нескольких шагах от него. Они внимательно следили за действиями своего господина. Ничто не ускользало от них, хотя уже многие годы внешние образы не могли пробиться сквозь мутную, молочно-белую пелену перед их глазами. Они были слепы, но по-своему видели даже лучше многих сохранивших зрение.

«Ночь прошла, а день приблизился: итак, отвергнем дела тьмы и облечёмся в оружия света». Губы человека с поднятым мечом едва шевелились, когда он произносил слова святого Павла из его послания к римлянам, — он говорил для самого себя. На том, что он говорит, человек поймал себя лишь тогда, когда услышат звук собственной речи. Как часто в жизни ему приходилось повторять эти слова!

Но сегодня все было по-другому. Приверженцы зла толпились снаружи, из-за спин вражеских воинов они протягивали свои когтистые лапы к священному источнику жизни, который мог принести в мир безграничные беды, если бы оказался в их руках. Он знал, что настало время действий, время для выполнения его последнего, главного задания. И все же он ждал Божьего знамения, которое указало бы ему верный путь.

В любой момент мрачные силы ночи могли уступить свету нового дня, а первые лучи солнца — озарить небо со стороны Тель-эль-Фукара. На этот лесистый холм, возвышавшийся над равниной в менее чем полутора римских милях ^[2] от стен Аккона, огромное войско мамелюков ^[3] дней десять назад откатилось, как штормовая волна от берега. Море палаток и шатров не только накрыло с тою дня Тель-эль-Фукар, но и протянулось вдоль дороги на Шафраамр и эль-Кадисию, затопило зелёные берега маленькой реки Белус и ушло в глубь Самарии. Второй военный лагерь, поменьше, — там находились сарацины из Дамаска и Хамата со своими вассалами, — расположился в северном предместье, по обе стороны дороги на Тир. Он перекрывал выход с укреплённого полуострова, на котором стоял Аккон.

Человек, стоявший в этот ранний час на площадке Проклятой башни вместе с двумя слепыми меченосцами, был высоким и худым. Густые седые волосы спускались на его плечи, а борода, наполовину укрывшая его грудь, казалась сотканным из серебра щитом. На нем был белый балахон рыцарей-тамплиеров с кроваво-красным уширенным крестом на груди. Одеяние этого человека свидетельствовало о его принадлежности к братству воинов-монахов, о мужестве которых уже не первый век слагались легенды. Никакой другой рыцарский орден не мог сравниться с тамплиерами по боевому духу и презрению к смерти, не говоря уже о том, чтобы превзойти их в этом.

На обветренном, будто из морёного дуба вырезанном лице тамплиера не дрогнула ни одна морщинка, когда снаряд, брошенный вражеской катапультой, подобно огненной комете из адских бездн, пролетел в нескольких аршинах над внешней крепостной стеной возле башни Короля Гуго и разбился о внутреннюю стену едва ли в дюжине шагов от него.

Сосуд, наполненный греческим огнём, лопнул и превратился в шарообразное пламя, тут же распавшееся на бесчисленные языки. Они жадно лизали крепостную стену и её зубцы, бросались на каждого, кто там стоял и был недостаточно проворен, чтобы вовремя отскочить в сторону. Горе тому, на кого попала хотя бы горсть этой смеси из серы, смолы, нефти, асфальта, каменной соли и пережжённой извести, — ведь греческий огонь горел даже под водой!

Белобородый человек на кромке Проклятой башни привык смотреть смерти в глаза; он пережил слишком много осад и сражений, чтобы в такой момент потерять спокойствие и испугаться за свою жизнь. Смерть не страшила его — он видел в ней друга, который давно заставляет себя ждать. Касалось это и его спутников. Как бы ожесточённо вражеские катапульты и камнемёты ни обстреливали город, град выпускаемых ими снарядов не мог нарушить глубокую сосредоточенность этого человека. Он не обращал внимания на драматические события перед укреплениями тамплиеров у западных стен Аккона, осаждённого мамелюками. Его помыслы были обращены к совсем другим, гораздо более мощным силам, распознать которые дано лишь немногим смертным.

Лёгкий бриз прошёлся по его серебряным волосам, шевельнул полы белой туники с красным тамплиерским крестом, приподнял на мгновение серебряное руно его бороды. Солёный морской ветер принёс и дым пожаров, бушевавших на улицах Аккона.

Рука седовласого старца, сжимавшая поднятый вверх меч дамасской стали, была тверда, несмотря на его библейский возраст и тяжесть оружия. Его знобило, хотя на этой стороне залива к северу от Хайфы даже ночи сохраняли мягкое дневное тепло. Это была усталость, и она настораживала. Его угнетала ответственность, которую ему приходилось нести уже долгие, слишком долгие годы. Сказывалось и одиночество, которого требовала тайная служба.

Он чувствовал, как восходящее солнце сдвигает чёрный покров и дневной свет безудержно вырывается из ночных глубин.

Вот сейчас… сейчас это должно произойти!

Не оборачиваясь и не отводя взгляда от видимой лишь ему точки на горизонте, он приказал своим спутникам: