Темная харизма Адольфа Гитлера. Ведущий миллионы в пропасть - Лоуренс Рис Страница 50

Галифакс, который позже, в частной беседе, признался в своих «антисемитских» взглядах‹56›, пришел в ужас от действий нацистов по отношению к евреям. Он явно ощущал, что немцы перешли черту. Невилл Чемберлен, однако, так не думал. Хотя и порицая насилие «Хрустальной ночи», он не понимал, какое отношение все это имеет к безопасности Великобритании или к внешнеполитическим планам Германии. Слишком дорого досталось ему доверие к Гитлеру, и он не готов был признать собственную неправоту — по крайней мере, пока‹57›.

Гитлер вплотную подошел к тому, чтобы открыть немецкому народу истинный масштаб своих амбиций, и это стало ясно из его двухчасовой речи, произнесенной в рейхстаге 30 января 1939 года. В этой одиозной речи содержались «пророческие» слова по поводу судьбы евреев, которые перекликались со взглядами, излагавшимися в еженедельнике СС «Das Schwarze Korps» все предыдущие месяцы‹58›. «Если международному финансовому еврейству удастся ввергнуть народы в мировую войну, то результатом будет не большевизация планеты и не победа еврейства, а уничтожение еврейской расы в Европе»‹59›.

В этой речи упоминалась еще одна идея, которой был одержим Гитлер, — «Lebensraum», расширение «жизненного пространства». Он заявил, что в условиях угрозы перенаселения у Германии есть два выхода: или продолжать экспортировать производимые Германией товары, чтобы добывать деньги на покупку импортной еды, или расширить свою территорию. При этом он ясно давал понять, какой из выходов видится ему более предпочтительным. Как именно можно было расширить территорию — не оговаривалось, однако, поскольку он упомянул, что Германия поддерживает мирные отношения с Севером, Югом и Западом, не сказав при этом ни слова о Востоке, можно было предположить, что именно в сторону восточных земель был направлен его взгляд.

Это незаурядное выступление было, в каком-то смысле, рискованным для харизмы лидера и его популярности. Хоть Гитлер и не забывал то и дело подчеркивать, что стремится сохранить мир, угроза войны красной нитью прошла через все его выступление. Однако подтекст речи не расходился с тем, что он говорил немецким журналистам на следующее утро после «Хрустальной ночи» — а именно, «если вопрос не удастся решить мирным путем, в ход пойдет сила — так больше продолжаться не может». После подписания мирного соглашения в Мюнхене Гитлер продолжал пользоваться поддержкой миллионов немцев. А эмоциональная вера в непогрешимость фюрера все еще подкреплялась знакомым оправданием — «восстановлением справедливости», нарушенной несправедливым Версальским договором. Это позволило немцам, таким как офицер люфтваффе Карл Бем-Теттельбах, все еще верить, что Гитлер «хотел только добра»‹60›. Почему это вдруг, задавался вопросом Бем-Теттельбах, все эти союзнические страны Первой мировой войны — Британия, Франция, Америка — «после стольких лет все еще считают Версальский договор действительным? Это же просто возмутительно!»‹61›

Еще одной причиной, о которой иногда забывают, но которая позволила Гитлеру приближать войну без ущерба для своего авторитета, было то, что именно его действия породили угрозы, которые он теперь усиленно подчеркивал — подобно тому, как неприязнь к душевнобольным родилась из отвратительных условий, в которых они содержались и которые, в свою очередь, были результатом сокращения финансирования нацистами подобных учреждений‹62›. Гитлер, к примеру, заявлял, что Германии необходимо массовое перевооружение, поскольку им занялись другие страны, забывая, однако, упомянуть, что именно масштаб военных приготовлений Германии заставил их пойти на этот шаг. Он заявлял, что американская пресса сочувствует евреям, однако именно его политика в отношении немецких евреев и вызвала такую реакцию.

Именно Гитлер сделал войну неизбежной, настроив против себя западные державы, спровоцировав перевооружением угрозу финансового кризиса в Германии, создав атмосферу, в которой отказаться от войны для Германии означало потерять лицо, чего фюрер никак не потерпел бы. К моменту своего выступления в Рейхстаге 30 января 1939 года Гитлер добился большего, чем можно было себе представить, — он создал Великую Германию, что простиралась от Каринтии на юге до Фленсбурга на севере, Ахена на западе и Кенигсберга и Вены на востоке. Однако и этого было недостаточно.

Внутри Германии теперь почти не осталось препятствий для разжигания столь желанного конфликта. К январю 1939-го от оппозиции внутри немецкой армии не осталось и следа. 18 декабря 1938 года, к примеру, Браухич в инструкции по подготовке немецких офицеров писал: «Адольф Гитлер, блистательный фюрер, который превратил невразумительную идею „фронтового братства“ (Frontkämpfertum) в идеологию национал-социализма, построил и укрепил для нас Великогерманскую империю… Мы видим колоссальные изменения во всех областях. Третий рейх вырастил нового немца — он полон идеалов… Создана новая уникальная „человеческая общность“ (Volksgemeinschaft), объединяющая всех нас — народ, вермахт и партию. Неколебима наша преданность и нерушима вера в человека, который создал все это, который своей верой и волей сотворил подобное чудо»‹63›.

Всего за четыре месяца до того, в сентябре 1938-го, генерал Альфред Йодль, начальник штаба Верховного командования вермахта, сделал следующую запись в своем дневнике: «Очень жаль, что Гитлер, за которым идет народ, не добился поддержки ведущих армейских генералов. Я считаю, что только практическими делами они могут загладить свою вину. Подобная ситуация уже складывалась в 1914-м. Неповиновение в армии исходит лишь от генералов, они чинят его из-за своей наглости и высокомерия. Они не могут верить и подчиняться, потому что не признают гения нашего фюрера, в котором некоторые из них по-прежнему видят армейского капрала времен Первой мировой, а не величайшего политика со времен Бисмарка»‹64›.

От отказа «признавать гений фюрера» до «непоколебимой веры в лидера, который сотворил „чудо“» — путь немалый. И именно Мюнхенское соглашение при харизматическом руководстве Гитлера позволило пройти этот путь за какие-то четыре месяца. Гитлер сказал, что все сложится наилучшим образом — и все действительно сложилось так удачно, как ни один из генералов и представить себе не мог. Должно быть, многие представители военной верхушки теперь ощутили, что им остается одно — довериться фюреру, как ему уже доверились миллионы немцев.

А Гитлер неуклонно вел дело к войне. Несмотря на полученные Судетские земли, он всеми способами демонстрировал, что оскорблен самим фактом, что Чехословакия все еще существует. С помощью Иоахима фон Риббентропа Гитлер «надавил» на словаков, чтобы те провозгласили свою независимость от Чехии — что словацкий парламент покорно и сделал 14 мая 1938 года. То, что теперь оставалось от Чехословакии — по большей части земли Богемии и Моравии, — было необычайно уязвимо перед немецкой агрессией. Теперь — после отделения Словакии — гарантии целостности Чехословакии, данные Великобританией и Францией на Мюнхенской конференции, не имели никакого смысла. Чехословакии, которой они обязались в свое время покровительствовать, больше не существовало.

Со времени Мюнхенской конференции и потери Судетских земель новое чешское правительство под предводительством президента Эмиля Гахи изо всех сил старалось ничем не накликать на себя недовольство Гитлера, однако ничто — кроме полного исчезновения Чехии — не могло его устроить. 14 марта президент Эмиль Гаха и министр иностранных дел Франтишек Хвалковски прибыли в Берлин просить Гитлера удержать войска от вторжения в Чехию. Гитлер принял их в просторном здании новой рейхсканцелярии, спроектированной Альбертом Шпеером и открытой двумя месяцами ранее. По замыслу Гитлера, строение должно было подавлять иностранных политиков. Чтобы добраться до кабинета Гитлера, посетителям предстояло по скользким мраморным плитам пересечь приемный холл, длина которого вдвое превышала длину Зеркальной галереи Версальского дворца. Попав наконец в кабинет, первым делом посетитель замечал инкрустацию на письменном столе, на которой, как вспоминал Шпеер, был изображен «наполовину вынутый из ножен меч». «Отлично, отлично, — проговорил Гитлер, когда ему продемонстрировали эту инкрустацию, — дипломаты, усевшись напротив меня за столом, содрогнутся, увидев это»‹65›.