Темная харизма Адольфа Гитлера. Ведущий миллионы в пропасть - Лоуренс Рис Страница 48

Здесь была заключена сделка между Британией и Францией с одной стороны и Германией — с другой. На помощь призвали Муссолини — посодействовать поискам выхода из сложившегося тупика, причиной которого была единственно неуверенность Гитлера в том, хочет ли он продолжать завышать свои требования до тех пор, пока они не приведут к войне.

Во время совещания Германии пообещали Судетские земли, а Великобритания и Франция, в попытке хоть немного „сохранить лицо“, ухитрились добиться небольшого сокращения площади передаваемых земель и удлинения сроков передачи (однако по-прежнему все должно было свершиться не позднее чем через две недели). Сейчас это может показаться невероятным, однако представители непосредственно заинтересованной державы — Чехословакии — на переговоры приглашены не были. Впоследствии их заставили следовать условиям соглашения — да и как им было сопротивляться, если против них выстроились все могущественные европейские державы? Это был не последний раз, когда британцы соглашались отдать чужие территории, не пригласив даже представителей пострадавшей стороны — точно так же они поступили и с поляками на Тегеранской и Ялтинской конференциях менее чем через семь лет.

Мюнхенское соглашение было воспринято чрезвычайно одобрительно в Великобритании. Когда самолет Чемберлена приземлился на Хестонском аэродроме 30 сентября, его встречал граф Кларендонский, лорд-гофмейстер, который пригласил его проследовать прямиком в Букингемский дворец на аудиенцию к королю. Были даже предложения, чтобы на аэродроме Чемберлена встречал сам король, чтобы поздравить его с выдающимся достижением‹36›.

Несколько дней спустя судетские немцы, такие как Гюнтер Лангер, с изумлением наблюдали прибытие сил вермахта. „Они внезапно вышли из лесу, — говорит он. — Мы радостно приветствовали их приход, нашему счастью не было предела, мы звали их к себе, кормили, поили, разговаривали с ними, и, да, мы были счастливы. Все были вне себя от радости — наконец-то мы были спасены. Я вам вот что скажу: это и неудивительно, если учитывать, как хорошо жилось немцам в Германии по сравнению с нами. Люди говорили: „Слава Богу, теперь все изменится…“ Мы знали, что наконец-то избавимся от чешского ярма. Все ликовали. А если вам кто-то скажет обратное — не верьте: торжествовали все без исключения. Но то, что это приведет ко Второй мировой войне — нет, такого никто и представить себе не мог“‹37›.

На Гитлера же по-прежнему давило время. В последние месяцы он неоднократно упоминал о своем возрасте. Его тревожило, по словам профессора Ричарда Эванса, то, что „ему недолго осталось“‹38›. Наряду с личными страхами по поводу возможной скорой смерти, он также ясно дал понять еще на майских совещаниях, что в интересах Германии было выступить сейчас, когда Великобритания и Франция еще не закончили перевооружение. Однако в ходе трех попыток „челночной дипломатии“ Чемберлена Гитлеру также стало известно, что некоторые из его ключевых соратников по нацистской партии тревожатся по поводу возможного конфликта с Великобританией и Францией. Герман Геринг, к примеру, пытался отговорить Гитлера от войны, а Йозеф Геббельс прекрасно осознавал, что предложение Чемберлена о передаче Чехословакией Судетских земель лишает Германию повода для конфликта. Геббельс небезосновательно полагал, что убедить немецкий народ вступить войну из-за процедурных деталей передачи земель рейху будет нелегко‹39›. Кроме этого, Геббельс также — в присутствии некоторых других ведущих деятелей режима — предупредил Гитлера, что вся страна относится к возможной войне безо всякого энтузиазма‹40›. Потенциальный союзник Германии — Италия — тоже не желал быть вовлеченным в конфликт с Западом, о чем свидетельствовала готовность Муссолини принять участие в мирных переговорах. Поэтому Гитлер выжидал.

Отступив ненадолго от своих планов, он — намеренно или случайно — предотвратил готовящийся государственный переворот. Насколько серьезен был заговор против него, историки спорят на протяжении уже многих лет‹41›. Удивительно, но зачинщиком заговора был вовсе не Людвиг Бек, несмотря на его поведение до этого. В середине августа он ушел в отставку с поста начальника штаба сухопутных войск, хотя Гитлер и просил его держать решение об отставке в секрете. Бека заменил генерал Франц Гальдер, и именно Гальдер вел беседы с сочувствующими коллегами о возможности противостоять приказу Гитлера о вторжении в Чехословакию во избежание войны с Англией и Францией. После Мюнхенской конференции этот план — если он вообще формально существовал — рухнул. Однако, принимая во внимание влияние Гитлера на СС и прочие нацистские структуры, а также огромное количество младших офицеров и низших чинов, которые поддерживали его и верили ему, — трудно представить, каким образом желание Гальдера остановить Гитлера могло воплотиться в жизнь. Единственное, что могли сделать заговорщики, — это убить его, однако в 1938 году этот шаг был немыслим для большинства из них.

На горизонте замаячила перспектива войны с Великобританией и Францией, и перед Гитлером, по мнению западных политиков, встал нелегкий выбор — следовать политике мирного сосуществования с другими европейскими странами или упорствовать в своем желании расширить границы Германии, что не могло не привести к конфликтам. Для самого Гитлера, однако, никакой проблемы выбора не существовало — он все время неуклонно шел к войне.

Чемберлен внешне казался совершенно уверенным в том, что Гитлер и впрямь намерен придерживаться условий соглашения, когда тот 30 сентября подписывал печально известный „клочок бумаги“, в котором заявлял, что наряду с Чемберленом намерен „обеспечить мир в Европе“. В каком-то смысле Чемберлен, конечно, просто надеялся на лучшее. Мысль о двуличности Гитлера была слишком отвратительной, чтобы ее принять. Сама возможность, что глава немецкого государства может принародно согласиться на то, чего не намерен выполнять, казалась Чемберлену чудовищной. (Чемберлен был не последним премьер-министром, которого сумел провести диктатор. Вернувшись после Ялтинской конференции в феврале 1945 года, Уинстон Черчилль так говорил своим министрам: „Бедный Невилл Чемберлен считал, что может доверять Гитлеру. Он ошибался. Но я не думаю, что ошибаюсь насчет Сталина“‹42›. История показала, что Черчилль ошибался в Сталине ничуть не меньше, чем Чемберлен в Гитлере.)‹43›

Четырнадцатого октября 1938 года на совещании в Министерстве ВВС в Берлине — со дня Мюнхенской конференции прошло чуть больше двух недель — Гитлер, через своего верного приспешника Германа Геринга, предельно ясно очертил свои истинные намерения. По словам Геринга, „исходя из положения в мире“ Гитлер поставил перед ним задачу „осуществить масштабную программу [по наращиванию вооружений], по сравнению с которой все предыдущие достижения просто меркнут“‹44›. Это была поразительная, просто ошеломляющая программа по развитию вооруженных сил. „Очень неожиданно, осенью 1938 года, появляется план создания военно-воздушных сил в количестве 20 000 воздушных судов, — рассказывает профессор Адам Туз. — Таких размеров достигал воздушный флот США к концу Второй мировой войны — на тот момент величайшая воздушная армия в истории человечества“. Как видим, это была беспримерная по масштабам программа для небольшого европейского государства, которая значительно превышала те силы, которыми смогли к 1945 году располагать Королевские ВВС Великобритании. На эту программу пришлось бы ежегодно расходовать около трети ВВП Германии — и это в мирное время, когда война еще даже не началась, в то время как нормальные военные расходы обычно составляли от двух до четырех процентов ВВП — т. е. Германия должна была тратить вдесятеро больше, чем, к примеру, НАТО потребовало от стран-участниц в 1970–1980-х»‹45›. Более того, по расчетам Туза, для того, чтобы этот новый воздушный флот мог летать, «Германии потребовалось бы ежегодно приобретать топливо в объеме трех миллионов кубометров — в начале 1940-х это вдвое превышало уровень мирового производства»‹46›.