Мой сосед Владимир Путин. Разговор по душам - Сергей Чилингарян Страница 45

«…Почувствовал на себе чье-то неусыпное внимание. Сперва ничего определенного не было. Исчезло только привычное и покойное чувство одиночества. Потом стали обнаруживаться признаки более пугающего свойства.» И хотя это уже чуткая тревога миллионера Корейко, но есть, наверное, что-то общее.

А что, будь ты, Путин, в то время переброшен в отдел инакомыслия, как миленький взял бы его в разработку, вызывал бы в кабинет, задавал бы тяжелые вопрос в лоб, типа: «Как вы переправили «Пушкинский Дом» на Запад? …Что вы знаете о Щаранском? …Как так оказалось, что дама, с которой вы живете — его двоюродная сестра? …А что из себя представляет этот Максимов? …Не знаете? Странно… Так, а Владимов? …Когда в последний раз виделись с Войновичем? …Имейте в виду, нам все известно!».

Точно так же и непочтенных к Советам служителей клира ты бы, Путин, за бороду втаскивал бы в кабинет на Литейном, 4, если приказали бы, а те вздумали бы сопротивляться. Это теперь ты с патриархом лобызаешься, а то и к длани припадаешь, изображая возвращение блудного сына в лоно церкви. Голову как бы меж колен духовника вкладываешь, но толстые пятки тебя выдают — готовы рвануть в любую директиву, лишь бы власть не потерять.

Уроки взяты у папы Ельцина, тот был оборотистым в своих принципах, проще говоря — оборотнем, круче твоего. Победи Зюганов, — и захороненные в Петербурге кости взад отрыл бы, чтобы вновь в Ипатьеву яму сбросить. А от перемены политических установок нутро ваше столь смущенно съежилось и онемело, что в новом российском государстве ни он, ни ты никаких общественных установок уже и вовсе не закладывали, кроме как «не пойман — не вор». Вы так и не дали народу возможности после переворота заново выявить и сконцентрировать свои главные ценности и приоритеты; и ваше внутреннее ренегатство обернулось для людей идеологическим безмолвием, аминь.

И во, флюгер скрипнул и повернулся взад, и теперь ты троекратно лобызаешься с патриархом, приглашаешь к себе Битова как авторитета и земляка, и вы можете дружественно переброситься воспоминаниями о Петроградской стороне, где довелось жить обоим, а Битов может укрепиться в своем беспроигрышном мнении, что все богатства зиждятся на ограблении.

* * *

А для Кабакова застолье с тобой было честью — вершиной его признания, типа Нобелевки. Кстати, будь у него под рукой свежеизобретенный графен, он и отпечатки твоих микробов со своей ладони снял бы. Вот со мной он при случайных встречах в Доме литераторов на рукопожатие не шел и с дивана не вставал. Не из-за обиды какой-то или принципа, нет, кошка между нами не пробегала, и издали он мне все ж таки кивал легонько, щурясь и как бы припоминая. Он просто типичный сноб и считает, что пожимать руку менее значащим и мало чего достигшим, — следовательно, не стоящим подражания, — нет особого смысла. Так же, как и отвечать на их литературное послание.

Поменял бы я свое мнение о масштабе личности Кабакова, если бы узнал, что твое приглашение он отклонил? Разумеется. Лучшего свидетельства того, что человек не только зрячий, но и уважает свою зрячесть, трудно и придумать. Прошло ведь немало времени уже и после его «буржуазного ренессанса». Человеку свойственно меняться, если душа его жива.

Раньше записные иронисты пользовались незамысловатой фразой: «Вы упустили блестящую возможность помолчать!». Вот и Кабаков упустил блестящую возможность отказаться от твоего приглашения. Увы, другой такой возможности ему уже не выпадет.

Кабаков лишь подтвердил: чем известнее творческая личность — имею в виду истинных авторитетов, — тем выше в ней культура обязательного ответного внимания, пусть и краткого. Это же лакмус на обычную человеческую (не церковную) духовность: когда тратится время на что-то частное, безрезонансное и не имеющее интересных предложений.

Было время, когда я делал рассылки своих рукописей или уже книг, что-то около 50. Менее известные, как правило, не отвечали. Ответил (письмом) Владимир Мотыль, — а ведь он был обласкан славой от одного только «Белого солнца пустыни». Ответил Вадим Абдрашитов, — узнав его в Доме литераторов, я поднес ему повесть о собаке, и, хотя ни о чем его не просил, он сам позвонил и сказал, что только что дочитал, находится под сильным впечатлением. А раньше, еще в начале 80-х, ответили письмами на посланный им в Сибирь машинописный рассказ (с героем — выходцем из глубинки) Астафьев и Распутин.

Путин, это я перед тобой пиарюсь, чтобы ты меня прощупал маленько. А то, небось, недоумеваешь: что за хрен такой прицепился? Это когда еще твой поверенный по культуре скажет: «Странно, но самую русскую, до собачьего косноязычия, повесть о братьях наших меньших написал тип, в жилах которого русской крови ни капли!». А я ему, не растерявшись: «Творческий менталитет — штука темная-с…».

«…Лавуазьян, которого внезапно охватил припадок славянизма… надулся гордостью.»

В связи с чем еще похвастаюсь. …Ну, Путин, ну дай, дай похвастаться в преддверии старости классическому неудачнику.

Кстати, Битов, мимоходом представляя меня в 1991-м Василию Аксенову перед выступлением последнего в ЦДЛ, тихонько, чтобы я не услышал, добавил: «Возможно, это самый неудачливый из нынешних». Вот ведь как интересно: делал комплимент «от обратного», но сам же недооценил мой слух.

Так что дай, Путин, дай похвастаться неудачнику — отсюда и долженствующему завистнику; а там, дальше, и мятущемуся эклектику, и мизантропу недоделанному, бездны вкуса никому при жизни не обещавшему. Так что самая естественная эпитафия для таких как я — «Затюкан судьбою», но со своим номером. Кстати, можешь поймать меня и на разорванном сознании — если словишь. На этот случай у меня есть собственная провокация: «Я ловлю — а ты ловишься, чудак».

* * *

А пока не словил, похвастаюсь. Тем более что это земляк наш — актер Юрский. Подносил я ему брошюрку с повестью. А лет через 10, когда подсократил и издал в твердой обложке, вновь послал ему, поскольку брошюрка была с массой опечаток. И он позвонил в мое отсутствие, наговорил на автоответчик, год 2000-й. А я как-то и забыл, хотя Юрский — единственный, кто звонил заочно, записав на память свой голос. Я ведь всегда тащусь от него как от актера и чтеца — еще со времен «Илико и Иллариона» в ленинградском театре Комедии, когда он, застуканный в кувшине, в котором к тому же не оказалось вина, вылезает со словами «Ослиная я голова…», а хозяин, заставивший их произнести, хлопает его по плечу: «Ну, хватит, хватит». И он от себя уже, сам себе все повторяет и повторяет: «Ослиная я голова! … Ослиная я голова! …». Ну чьим еще голосом можно так убедительно выразить ослиность! …В общем, абы кому не рассылаю. И вот, еще через 10 лет, то есть совсем недавно, перебираю старые кассеты, а там — голос Остапа Бендера собственной персоной!

«Привет, Сергей Чилингарян! Говорит Сергей Юрский. Я получил вашу присылку. Спасибо вам и за письмо, и за книжку. Ну, «Бобка» ваш мне очень нравится, и «Бобка» ваш печален, потому что финал… как у Толстого… такой страшный, что я боюсь… сейчас не буду перечитывать… потому что я к печалям сейчас не склонен. А вот к тому, что вы хорошо пишете — склонен. Спасибо за присылку! И — привет! Два-сорок-один-пять-два-семь-один — мой телефон. Жму руку.» (Многоточия означают не пропуск слов, а небольшие запинки в речи.)