Волчье солнышко - Александр Бушков Страница 77

– Еще бы. Но поверь, установление мира для нас важнеевсего остального, как бы ошеломляюще И долгожданно оно ни было. Поговорим лучшео том – как мы поняли – что нужно менять что-то в себе…

Через полчаса я вышел от него, присел на крылечке.Поблизости смеялись дети, таская за уши мохнатого звереныша. Я сунул руку вкарман и с легким сердцем поставил пистолет на предохранитель.

Вот мы и постарели и еще на одну операцию. По-разному можностареть – на десять лет, на одну войну, на долгое путешествие, на короткуюбеседу, на самую трудную в мире операцию, которой никто не приказывалзаниматься, но невозможно было бы не заняться ею.

Кати, когда все закончится, я расскажу тебе сказку – про то,как некий злой волшебник превратил людей в вурдалаков, в упырей, но людипочувствовали неладное и задались целью найти средство вновь стать людьми. Имбыло очень трудно, у них были свои разногласия, свои проблемы, свои любителикрайностей, но они упорно искали живую воду, способную расколдовать их, –и нашли наконец. После этого им остается убедить других людей, что они пересталибыть чудовищами из сказок, и это, Кати, будет труднее всего, труднее даже, чемнайти живую воду…

Пер вышел на крыльцо, присел рядом:

– Как я понимаю, прописанного в деталях плана у тебянет.

– Нет, – признался я. – Но это не главное.Главное – признать, что нужно заключить мир.

– Для тебя действительно очень важно, продолжаться илинет войне?

– Я уже устал это доказывать.

– На словах доказывать легко, – сказал он.

– Я рискую жизнью. Я рискую не вернуться в свой мир.

– А если этого мало?

– Что же вам еще нужно?

– Верить тебе.

– Ну так верьте, черт возьми!

Его глаза были удивительно юными.

– Верить… – сказал он. – Это так легко и тактрудно – верить…

Неожиданно повернулся и ушел в дом, оставив меня одного. Ярастерянно посмотрел ему вслед. Он готов был сотрудничать со мной, он хотелверить мне – но я никак не мог понять, к чему сводились его намеки инедомолвки. Что он имел в виду, говоря о надежных гарантиях?

Пират подбежал ко мне, схватил за рукав и потащил куда-то задом. Он отскакивал, отбегал немного, возвращался, прыгал вокруг меня, лаял,снова хватал за рукав, жалобно визжа. Я пошел следом. Он страшно обрадовался,увидев, что его поняли, и побежал впереди, то и дело оглядываясь. В его глазахбыла почти человеческая тоска. Я очень хорошо знал и понимал собак, и оттоговстревожился.

Пес вломился в заросли голубых кустов, я бежал за ним и набегу рвал из кармана пистолет. Желтые шарики липли к куртке, ветки хлестали полицу, и я сообразил, что пес кружным путем ведет меня к тому месту, гдеосталась машина.

Кусты кончились. Пират завыл, кружась вокруг джипа.

Она лежала лицом вниз, волосы разметались по траве, лежала вуютной позе спящего человека, спрятав лицо в сгибе руки, и если бы не нож…Кинжал с черной узорчатой рукояткой вонзился в спину у самой шеи, подворотником пушистой рубашки.

Я опустился на колени, поднял ее за плечи и повернул лицом ксебе, локтем отталкивая мечущегося вокруг Пирата. Как в тридцать шестом вМадрасе, как в тридцать восьмом в Коломбо, как в сороковом на том безымянномпустыре, везде одно и то же – бесполезная тяжесть пистолета в руке, запоздалаяжажда мести. Если б вовремя понять, не пришлось бы нам пенять, не пришлось быобвинять опоздания…

На ее лице было только изумление, она успела удивиться,когда что-то ударило в спину, и больше ничего не успела, так и не поняла, чтоее убили. Мой дядя, старший брат отца, называл такую смерть прозрачной, а ужон, двадцать лет протрубивший в Особой Службе ООН, предшественнице МСБ вовремена, когда многие не верили, что когда-нибудь будет создана МСБ,навидавшийся всякого в те огненные времена великого перелома, знал, чтоговорить и что как называть. Прозрачная смерть. Когда говорят о смерти, всегдаспешат сказать, что желали бы себе именно такой, мгновенной, как удар молнии,внезапной, как наши решения, круто меняющие жизнь, мгновенной, как удар молнии.Я тоже говорил так, но досталось это не мне. Сначала Камагута-Нет-Проблем,потом Мигель-Бульдозер, Панкстьянов, Реджи Марлоу, Дарин – все это были свои,тертые и битые, с дубленой дырявой шкурой профессионалы. А здесь была девчонка,которой по высшей справедливости полагалось жить да жить и не играть в нашижестокие игры. Правда, эти игры не спрашивают нашего согласия на участие –сплошь и рядом…

Пират заворчал над ухом. Я поднялся и увидел Пера в сопровождениитого, высокого, и другого, незнакомого. Они шли ко мне. Я яростно огляделся,увидел торчащий приклад, выхватил из машины пулемет и снял его спредохранителя. Высокий, увидев это, поднял какую-то штуку с прозрачнымстеклянным стволом, но Пер, не оборачиваясь, пригнул его руку к земле.

Пер шел ко мне. Я поднял пулемет и положил палец на спуск, аон все равно шел, старый, но не дряхлый, с ясными молодыми глазами, расстояниемежду нами сокращалось, и в глазах его была та же самая боль, тоска по временимилосердия. И я опустил пулемет – я не мог стрелять в самого себя. Принесеннаяс собой мораль, логика, представления о добре и зле здесь не годились…

– Слушай, – устало и тихо сказал Пер. – Мымногие годы убивали друг друга, научились никому и ничему не верить. Всегдабыла только смерть – ради смерти. Если ты знаешь жизнь, ты должен знать, чтосмерть ради смерти – это еще не все. Бывает еще и смерть ради жизни.

– Да, – сказал я. – Я это знаю. Но зачем?

– Бывает и смерть ради жизни, – повторилон. – Может быть, это слишком жестоко, но… Я должен был верить, и я оченьхочу верить. Если теперь ты сделаешь все, что обещал, будешь работать для мира,я поверю окончательно.

Он ждал. Жестокость – это страшно, это плохо, но в мире, гденикогда не было однозначных понятий, в мире, где красивые строчки прописейнепригодны при столкновении с грубой прозой, невозможно обойтись прописнымиистинами. Путь к счастью – это отвесный, заросший колючками склон, на немобдираешь руки до крови и обнаруживаешь, что абстрактные понятия следуеттолковать на разные лады, следует не верить собственным глазам, не сердцем, арассудком добираться до истин…

Я сел на землю, оперся спиной на колесо, так и не выпустивиз рук бесполезный пулемет.

– Был такой человек – Георгий Саакадзе, – сказал яим, молча стоявшим надо мной. – Чтобы освободить свою родину, он оставилврагам заложником своего сына, зная, что сыну не спастись… Я вернусь. Пер, дажетеперь…

– И что случилось с сыном? – спросил высокий.

– Что, по-вашему, с ним могло случиться? – спросиля, не глядя на него.

Было. Александр Невский прошел через татарский костер,унижением отстояв будущее торжество. Ради спокойствия в государстве Петр Первыйне пожалел сына. Было, было…