Конец Смуты - Иван Оченков Страница 76

— Откуда ты знаешь?

— Ваша матушка была честной и богобоязненной женщиной и не стала бы врать, призывая в свидетели Деву Марию.

— Как умерла моя мать?

— Вы правда хотите это знать?

Была глубокая темная ночь, когда над сонными Михалками взвились языки пламени, разрывая плотную темень будто лезвиями ножей. Неведомо откуда взявшиеся конные воины вытащили из дома и служб всех живых, включая батраков, слуг и оставшегося за хозяина пана Ленцкого, а затем погрузив все что возможно в телеги подпалили все что могло гореть. Вокруг все более разгоралась война, и вскоре мало кто вспоминал о несчастии, постигшем небольшое, в сущности, имение. Разве что иногда потом дивились немногие помнившие эту историю, что неведомые москали или татары, не тронув никого из слуг или батраков, повесили друг против друга пана Станислава Ленцкого и пана Ежи Муха-Михальского. Никто не знал отчего они не польстились на выкуп какой можно было получить за шляхтичей, и не угнали никого в полон, да и никому это не было интересно.

* * *

Скрип сапог за дверью резал слух так что казалось, будто из ушей вот-вот брызнет кровь. Медленно высвободив руку из-под доверчиво посапывающей рядом Лизхен, я протянул руку за пистолетом. Щелчок взводимого курка прозвучал в тиши так словно лопнула одна из пружин мироздания, но девушка не повела и ухом. За дверью тоже не расслышали, очевидно, занятые перебранкой. Не представляю себе, как во дворце с такой акустикой предавался молитвенному уединению его бывший владелец — архиепископ Сергий. Чтобы ни случилось в нем, в спальне служившей кельей церковному иерарху слышно все. Интересно, те звуки что издаем мы с Лизой тоже слышны всем? Выскользнув из постели и запахнув халат, я с пистолетом в одной руке и стилетом во второй подхожу к двери. За нею явно кто-то есть и не один. Прислушавшись я разбираю перебранку, идущую шепотом.

— Да говорю тебе, немец проклятый, что дело важное! Ну чего ты заладил: — «государ спать!» сам ведаю что он почивает, но все же знают, что он ни свет, ни заря поднимается, а тут дело срочное.

Судя по голосу, это Вельяминов препирается с Фридрихом. Кстати, не так уж громко. Фух, отпустило! По ходу у меня паранойя.

— Чего надо? — отчетливо произношу я, стараясь, впрочем, не разбудить спящую девушку.

Перебранка шепотом за дверью замолкает на секунду, чтобы продолжиться тут же во весь голос.

— Беда, государь, бунт!

Голос и впрямь Вельяминова и я, резко отодвинув засов, рывком открываю дверь. В опочивальню буквально вваливаются Никита и все еще пытающийся удержать его старый Фриц.

— Где бунт? В Москве? В Смоленске? Где, говори чертушка!

— В Тихвине!

— Не понял.

— Чего тут не понять? — Удивляется Никита, — сказано же в Тихвине!

— Так в Тихвине шведы?

— Ну, да, против них и бунтуют.

— И что потерпеть это никак не могло?

— Государь, — вздыхает с видом христианского мученика перед голодными львами Вельяминов, — ты же к брату своему королю Густаву Адольфу на переговоры собираешься?

— Собираюсь, а причем тут переговоры?

— А притом, что горожане шведских солдат с офицерами там побили и чиновника королевского на осине вздернули! И как к этому король отнесется, особенно если узнает, что они при этом кричали что на Руси свой природный государь есть и другого не нать? А если потребует, чтобы зачинщиков выдали?

— А вот хрен ему по всей королевской морде!

— А он нам Новгород также!

— Да уж, проблема. Только послушай, мы ведь в дорогу, дай бог, только завтра собирались, да ехать будем недели две, а то и больше. Придумаем, поди, чего дорогой.

Тем временем на кровати какое-то шевеление. Очевидно, Лизхен проснулась и сообразив, что что-то не так, попыталась спрятаться под одеялом. Судя по покрывшему физиономию кравчего багрянцу, до него стало доходить какого черта, я разослал с вечера по разным делам всех придворных и вместо постельничих перед моей опочивальней ночует Фридрих.

— Михальский не вернулся? — спрашиваю я чтобы перевести разговор на другую тему.

— Нет покуда.

— Тем более никакой спешки. Ладно, ступай пока, да насчет завтрака распорядись, а то мое величество что-то проголодалось.

— Где накрывать прикажешь, государь? — спросил Никита с поклоном.

— Фридриху отдашь, а он сюда принесет! — улыбнувшись, сказал я ему и закрыл дверь.

Легко ступая, я вернулся к кровати. Выглядывающая из-под одеяла Лиза выглядела очень забавно, так что я не мог не улыбнуться.

— Вы не сердитесь, мой кайзер?

— За что, милая?

— Ну, наверное, это не хорошо, что меня видели ваши приближенные…

— Успокойся, это секрет полишинеля!

— Что, простите?

— Ну, это такой секрет, который всем известен.

— Понятно, — протянула девушка и тут же переключилась, — вам, верно, принесли важные известия?

— Да, моя прелесть, но твою хорошенькую головку это беспокоить не должно.

— Как знать, ваше величество, ведь вы скоро отправитесь на встречу с шведским королем.

— Да, верно, а ты откуда это знаешь?

— Ну, это тоже, как вы сказали, секрет полишинеля!

— Да, действительно, — рассмеялся я, — тебя это беспокоит?

— Но ведь с ним приедет ваша жена…

— Ах вот ты о чем.

— О, мой кайзер, не подумайте, чего дурного, про свою бедную служанку. Я довольна тем что имею и не желаю ничего большего… просто я боюсь это потерять. У меня раньше никогда ничего не было, и я не знала каково это, а теперь я боюсь.

— Не стоит беспокоиться малышка, принцесса Катарина о тебе точно ничего не знает, и я постараюсь чтобы не узнала и дальше.

— Вы сказали принцесса, а разве она теперь не царица?

— Ну, для всякой короны нужна коронация, так что пока она только принцесса Шведская и герцогиня Мекленбургская.

— И вы думаете некому будет рассказать ей этот «секрет полишинеля»?

Я в замешательстве замолчал. То, что Лизхен не такая уж простушка-маркитантка я подозревал и раньше, но случая убедиться все как-то не было. Вопрос, на самом деле, был очень серьезный. Разумеется, моя разлюбезная Катарина Карловна женщина разумная и не станет устраивать мне сцен из-за того, что было до ее приезда. Но, так же, вполне понятно, что она не потерпит ничего подобного после того как этот приезд состоится. А ссорится с ней в моем положении не самое разумное дело, особенно из-за маркитантки. Катарина — это крепкий тыл, это мать моего наследника, это почти гарантия мира с Швецией, в конце концов. С другой стороны, Лизхен милая девочка и ни в чем не виновата. Мне было хорошо с ней, и нет никаких причин быть к бедняжке несправедливым. В конце концов, много ведь ей не надо?