Пепел наших костров - Антон Антонов Страница 73

Народу собралось много. К удивлению Стихотворца, в его поместье каждый день приходили какие-то люди, испрашивающие разрешения осесть на его земле. Хотели они, правда, быть не крепостными, а вольными хлебопашцами, но Стихотворцу и это было в радость – ведь все они готовы были платить оброк, умножая богатство помещика.

А с крепостными была беда – особенно с девками, которые по примеру Жанны Девственницы одна за другой принимали постриг в скиту.

Когда отец Серафим постригал в монахини саму Жанну, он сказал ей:

– Отдаешь душу свою Богу и обратно ее не выкупишь. А задумаешь изменить обету – не избежать тебе геенны огненной.

Но в постриге не отказал, ибо был не лишен тщеславия и мог теперь добавить к своей миссионерской славе еще один подвиг. Обращение закоренелой безбожницы в истинную веру и не просто так, а с последующим уходом ее в монастырь – это дело великое и перед Богом, и перед церковью. Если же монахиня впоследствии изменит обету, то на священнике совершавшем пострижение, вины в том нет.

Однако отец Серафим надеялся, что этого не случится. Монашеские бдения, посты, молитвы, вся атмосфера могут так повлиять на человека, что он, приняв постриг из каких-то конъюнктурных соображений, может со временем превратиться в истово верующего.

И мудрый человек Востоков говорил Жанне примерно то же самое, только в другой тональности:

– Монастырь подобен секте. Знаешь, как это бывает. Приходит в секту нормальный человек, просто из любопытства. Глядишь – а через некоторое время у него уже оловянные глаза с нездешним сиянием, и за свою веру он любого готов разорвать на куски.

Между тем уход в монахини рабынь, купленных за деньги или выигранных в карты – а Стихотворец оказался очень удачливым картежником – стал сильно беспокоить помещика. Ему и ссориться с иеромонахом не хотелось, и добычи было жалко.

Положение спасли девушки из числа вольных хлебопашцев. Они согласились приравнять себя к крепостным и оказывать помещику соответствующие услуги, не имеющие отношения к хлебопашеству – лишь бы он не чинил препятствий Божьим людям.

Более разумный человек наверняка бы задумался и заподозрил, что тут где-то что-то не так. Но Стихотворец принял все за чистую монету.

И некому было подсказать ему, что на его земле под видом вольных хлебопашцев, монахов, строителей-шабашников и девушек легкого поведения беспрепятственно концентрируются валькирии, элитные бойцы генерала Шорохова и просто добровольцы-табориты, затеявшие теперь уже не только освобождение пленных амазонок, но и спасение похищенного президента Экумены, а заодно – если получится – и освобождение Шамбалы от власти бандитов и работорговцев.

Тем, кто мог бы заметить все странности и неувязки, было в эти дни не до Александра Сергеевича и его поместья. Среди бандитов и работорговцев назревала новая свара. Балуев, который отдал слишком много золота в обмен на удовольствие заполучить в свои руки Тимура Гарина, теперь не смог расплатиться с собственными стражниками и надсмотрщиками, а также с кредиторами из стана Клыка. В результате его наемники объединились с людьми Клыка, а Балуева поддержал Шаман. Похоже было, что скоро Клык и Шаман передерутся, и бойня будет чудовищной.

Шаман спешно договаривался с пантеровцами и их командиром Гюрзой о совместных действиях, но Гюрза уже втайне решил пойти по третьей дороге. Банка с пауками, в которую окончательно превратилась Шамбала, стала надоедать бывшему спецназовцу.

И тайные переговоры с Караванщиком, его другом Востоковым, отцом Серафимом и инокиней Анной – в миру Жанной Аржановой – не прошли даром.

Гюрза, разумеется, прекрасно знал, что за вольные хлебопашцы собрались в поместье Стихотворца. Но он никому об этом не говорил.