Якса. Бес идет за мной - Яцек Комуда Страница 7

Остатками сил он ухватился правой рукой за реликвию, висящую на шее, сжал ее.

Слева вырвался табун воинов. На крепких малых коньках с густыми гривами, что падали на шеи будто мех. Толпа людей в колпаках и шишаках, с луками и кривыми мечами на боку, в изукрашенных панцирях, блестящих от золота, переплетенных ремнями. Шли они коротким галопом, покачиваясь в седлах, веселясь. Щелок! Ударили нагайками, разгоняясь.

В один момент они ринулись на Милоша, взяли его под копыта, пролетели над ним, едва успевая его перепрыгнуть, пролететь над избитым, презираемым телом рыцаря!

Пронеслись будто духи, исчезли меж оружного люда. И даже Баатур взглянул, потрясенный, сперва на хунгура, потом на лендича.

Милош даже не вскрикнул. Весь в грязи, стоптанный, он кусал губы, но не стонал. Лежал, почти нетронутый и, кажется, не сломанный: возможно, познакомился лишь с копытом-другим, что было лаской, как для хунгурского приветствия.

Устроитель этого испытания подошел к нему, будто удивленный.

– Пойдем, тля. Ты прошел испытание. Каган примет твою мольбу.

Милош встал: мрачный, с лицом, лишенным выражения. Шел за хунгуром; на этот раз Баатур был позади. Милош предался в сильные, грубые руки стражников с лицами, заслоненными кожаными масками. Только сжал в руке тяжелую реликвию, словно рукоять меча, и шагал, чуть пошатываясь, вперед и вперед.

Ряды расступались пред ним, когда он входил на пригорок в самом центре орды, под жестокую хоругвь с косым крестом, напоминавшим страшную ухмылку призрака. Шел…

Под свет, под солнце, к огромной фигуре, мрачной как сама ночь, сидящей на мощном коне. Фигура – словно бес, в огромной меховой шапке, украшенной рогами, в золотистом доспехе из пластин, каждая из которых с заклинанием, отгоняющим духов. Длинные черные волосы, выбившиеся из-под мехов. И темное волчье лицо. Пустые глаза без белков.

Горан Уст Дуум, каган мрачного востока. Высящийся тут словно бес, словно тень. Памятник силе, которую не сломишь, потому что она затопит тебя как море, и раздавит – или унесет с собой, пусть бы у тебя была тысяча мечей, клинков и копий.

Хунгур, который привел лендича, пал на колени, бил челом, выкрикивал что-то, орал, пояснял: говорил прямо вождю, но униженно.

Милош не слушал его. Ведомый странным чувством, смотрел на древко огромного стяга кагана, украшенное – нет, вовсе не бунчуками или конским волосом… это были головы. Человеческие, полузвериные – с раскосыми дикими глазами, мощными дугами на месте бровей, огромными носами и выпуклыми губами, словно грубо вытесанными из камня. Головы черные и белые, серебристые и смуглые, кривящиеся в гримасах боли. Порубленные, покрытые ранами, почти раздавленные. Некоторые и вовсе нечеловеческие: с пастями, мордами, они будто принадлежали полузверям, которые капризом Чернобога встали с четверенек, чтобы притворяться людьми. Это были останки врагов кагана. Тех, кого он убил во время марша по Бескрайней Степи, в восточных странах, диких и мерзейших, откуда всегда приходило лишь зло.

Хунгур ударил Милоша по плечу так, что стало больно. Рыцарь видел только его губы, роняющие тяжелые слова:

– Владыка всех орд, великий каган примет твой поклон, лендийский пес. На колени, бей челом! Пусть твои люди станут рабами золотого порога, а если удалятся от него, то отруби им пятки. Пусть станут слугами у его юрты. А если отойдут от двери, вырежи им печень и выбрось ее. Если не станут слушать, растопчи их сердца и брось прочь!

Много месяцев Милош думал, молился и представлял, каким будет этот миг. Боялся боли и страданий; боялся собственной слабости, бессилия и сомнений.

Ничего такого не почувствовал. Все было так, будто он смотрел на происходящее со стороны. Словно он уже не находился в теле, а пребывал на прекрасных лугах у сбора Праотца.

Вот он падает на колени, склоняет голову…

И одновременно хватается за реликвию на груди, сжимает ее в руках, срывает с ремешка. Хватает, словно рукоять меча!

И летит, летит, воспаряет длинным прыжком с земли. Прямо на мрачного владыку.

Каган не смотрит на него. Слышен крик, запоздавший ор. Шум летящих стрел, бряканье закованных в железо стражей.

Но Милош летит быстрее, парит как птица, как орел…

Когда невидимый клинок разгорается бледной синевой, Горан Уст Дуум приходит в себя. Осматривается медленно, с презрением надувая губы; смотрит на червя, который посмел нарушить его покой. Теперь его глаза не черны. Милош видит круглые, расширяющиеся словно в бездну зеницы. Видит их движение, сперва медленное, потом ускоряющееся. Наконец лицо обращается в сторону врага. Каган открывает рот.

Наконец Милош видит страх. Ужас победителя степных народов, уничтожителя веры, неодолимого, крепкого и непобедимого.

И тогда убеждается, что каган – не бог, а его тело – столь же смертно, как и людское. Потому что невидимый меч втыкается в доспех, прокалывает пластины, рвет драгоценные сплетения кольчужных колец, входит глубже и глубже, до самого дна, до истины, что даже хунгур всех хунгуров может быть красен от крови.

А потом Милош снова стоит неподвижно среди кипени и ора, что взрывается вокруг. Сгибается, боясь боли, но не чувствует ее. В один миг, внезапно, в него втыкается столько клинков и стрел, что мир колышется и уплывает.

Наконец покой. После всех лет. На миг к нему вернулся образ Венеды и короткое сожаление, что все так закончилось…

* * *

– Они уступают! – кричал Брунорф, сварнийский оруженосец Лазаря. Одетый в стеганку и железные налокотники, он привставал в седле большого мощного жеребца, глядя над головами рыцарей и сражающихся. – Поддаются, господин, сбором Праотца клянусь!

– Хорошо! – выдавил Лазарь, бледный и напряженный, до боли сжимая левую руку на передней луке седла. – Трубите сигнал! Полк левой руки, Дреговия и Подгорица, в атаку. Монтане – в резерве! Ударим им во фланг, пробьемся на тылы и загоним диких хунгурских псов между холмами!

– Светлейший государь! – крикнул Домарат. – Это может быть ловушка! Позволь мне проверить!

– Не будет другого случая. Я сам поведу рыцарство в атаку.

– Решительно возражаю.

– Каркаешь будто ворон! Может, ты и хорош в схватках, бугуртах, поединках, но отваги тебе не хватает! Останешься здесь. И будешь ждать.

– Ты унижаешь меня, владыка! – выцедил Домарат. – Но я приму твои слова с покорностью.

– Позаботься о короне! – Лазарь потянулся к голове, снял золотой обруч, украшенный листьями дуба, и подал его рыцарю. – Береги ее как собственную голову и честь, а я… Где мой шлем?

Рыцарь побледнел, будто тяжесть золотого обруча, украшенного дубовыми листьями, оказалась слишком большой. Он принял Корону Ведов как сокровище, прижал к груди.

А Лазарь уже надевал шлем, увенчанный Знаком Копья. Вытянул руку и махнул трубачам.