Фатальное колесо. Шестое чувство - Виктор Сиголаев Страница 69

А глаза!

Пару раз болезненно заехав мне кистью по роговице, Костик выкрасил мне веки в три цвета: синий, зеленый и фиолетовый. Зачем? Это я уже как художник художника его спрашиваю: «Зачем три?! Киса, вы вообще рисовать умеете? К чему этот дикий и непонятный триколор, не совпадающий ни с одним флагом на планете Земля?»

И возился он с моими глазами минут сорок!

Когда повернул меня к зеркалу, рассчитывая, видимо, услышать от клиента вопли восторга, я, скажу честно, первую секунду даже восхитился. Был просто покорен и сначала даже чуток онемел: в жизни не видел ничего более безобразного, восхитительно мерзкого и грандиозно отвратительного! И это – лучший ментовский гример? Да-да, Аниськин – именно «ментовский»! Ни граммулькой меньше.

И таки вопли мои он все же услышал!

Обретя через секунду дар речи, я стал так громко орать, что Костик все же вынужден был какой-то вонючей ваткой убрать излишнюю насыщенность из красок своего якобы шедевра – размазал, короче, всю гуашь по моим налитым кровью глазницам и отвалился довольный собой. На контрасте впечатлений результат мне даже показался приемлемым. И напрасно! Сейчас, заглядывая иногда в зеркальце, как настоящая леди, я тихо ужасался сам себе и молил Бога о скорых сумерках.

До шести еще полчаса страдать!

На фоне всех моих мучений с косой, грудью и макияжем мелкие неприятности, связанные с одеждой, уже даже и не причиняли мне особых неудобств. Так… безобидная молодежная безвкусица. Унисекс – он и в Африке унисекс: пухлые красные сапожки, тертые индийские джинсы, дутая короткая курточка тоже красного цвета и… петушок – куда же без него? Голубой, в тон водолазки. Костик – ведь он известный эстет! Слава богу, обошлось без шарфика – он грудь якобы скрывал. И буквы на ней.

Ага! Такую сисю скроешь…

Вон еще один ценитель пошел – чуть шею себе не свернул. Эх, если бы не коса – гордо бы отвернулся от похабника, задрав высокомерно подбородок. А так пришлось разворачиваться, словно противотанковая самоходка, всей кормой.

– Девушка, можно с вами познакомиться?

Приплыли.

Звук сзади и слева. Блин! Только развернулся. Что ж… включаем реверс поворотного механизма.

– Я просто… шею продул… ла. Простудила шею…

Я, конечно, тренировался уже разговаривать фальцетом, и знаю, что получается не очень, но то, что вышло сейчас, – это полный провал!

– О! Понимаю. Я присяду?

Прокатило? Этот тип что, туговат на ухо?

– Да садись! Не куплено.

Где я нахватался такой вульгарности?

Неужели… все же бытие определяет сознание? Что ж, похабная внешность снаружи и должна предполагать наличие маргинальной культуры внутри.

Я покосился влево.

Ого! А мужчинка-то в противовес мне – далеко не маргинал. Средних лет, среднего телосложения, с невыразительным и незапоминающимся лицом, но… прикинут как денди лондонский: стильный темно-синий плащ, серый костюм-двойка под ним, дорогая фетровая шляпа, очки в золотой оправе, брючки тоже не из дешевых и… лакированные туфли.

А туфли эти мы уже когда-то видели. Не так ли?

Я уже закончил свой естественный разворот и с интересом разглядывал любителя молоденьких гражданок с третьим размером и выпирающими сосками.

Эх! Тот, кто был с Пестрым, – чуть ниже ростом. Впрочем, я могу и ошибаться. Возможно, это и есть Трафарет собственной персоной. Ведь по наводке самбиста он должен самолично проверить неофита!

А я и есть неофит… ка.

– Меня зовут Викентий Павлович. А вас, милое создание?

Милое? Он что, не видит, что я – страшный? Страшная…

А как меня на самом деле зовут? Разведчики хреновы! Все продумали, кроме основного…

– Лю-у… ся. Людмила, – жеманно пропищал я. – Кандилаки.

Упс! А это у меня откуда выскочило? Телик в будущем пересмотрел? Да уж… пути извилин неисповедимы. Особенно когда по ним гоняют сразу два водителя…

– Какая необычная фамилия! Вы гречанка или грузинка?

– Греч-ка… то есть… мм… ой, вы меня засмущали. Я… каракачанка. Да. Чистокровная. В третьем колене.

Это уже становится интересным.

Какие «колени», что я несу? И куда меня самого несет? Каракачанка! Где я это слышал вообще? И… он что, мне на грудь пялится?

Я непроизвольно запахнул курточку и гневно повел подбородком, чуть не оторвав себе косу. Как я сейчас понимаю наших бедных девчонок!

– Никогда не слышал о таком народе! Расскажете?

– Я тебе шо, википедия? – вырвалось у меня непроизвольно. – Вы… сам-то, немец, наверное? Вон, очки как… у фрица киношного!

Полное перевоплощение!

Мне аж жутковато стало от самого себя. Какой артист погибает!

– Я по́лак, – усмехнулся мужчина. – Ес тем пола́кием в пшебра́ню. Че слущаувещ о таким наро́дзе? ^[2]

– «Три танкиста и собака», – компетентно заявил я, услышав одиозное «пше». – Янек, Густлик и Томек. Я помню!

Дядька весело хрюкнул.

Заметно, что его страшно веселило общение с русской каракачанкой.

– Чтеры! «Четыре танкиста». Был еще Гжесь, грузин-водитель. А «три» – это в «лодке»! «Не считая собаки». Джером Кей Джером! Джей, Гаррис и Джордж.

– Тоже по́лаки? – продолжал я уверенно ломать дурочку, взмахивая время от времени грудным протезом для коммуникабельности. – Пола́кием? Пше…

– Ох, Матка Боска! – У поляка аж дыхание перехватило. Надеюсь, что только от интеллектуального общения с умной советской девушкой. – Очевисче не! Конечно же не поля́ки. Британцы. Англичане.

– Знаю! Ландн ив зе кэпитал оф грейт британ, – тут же выдал я священную фразу всех времен и народов. И добавил в качестве бонуса: – Летс май пипл гоу!

– О! Ду ю спик инглиш?

– Дую-дую… помаленьку. А ты?

– Йа теж… дую.

Поляка, похоже, скоро кондратий обнимет. Что-то его потряхивает.

– Так принес бы пивка, что ли. Что мы с тобой на сухую… спикаем? А? Викентий?

– Пани лю́би пиво? И цо ештчэ пани лю́би?

Что еще? Это… заброс, что ли? Тонкий намек на толстые обстоятельства?

Так, может, это и правда… Трафарет?

– Много еще чего пани любит. – Я постарался сбросить игривый тон и даже снова запахнул курточку. – Ты предлагай, дядя. А девушка посмотрит… на твое поведение.

– Тогда позвольте вас… запрошичь до рестаура́ции.

– В кабак, что ли? Да чего я там не вида́ла… пьяные рожи кругом.