Падение полумесяца - Владимир Поляков Страница 55

Остальные султанские сыновья? Укрепляющиеся в своих владениях — Трабзоне и Конье — Коркут и Шахиншах. Трясущийся от страха в болгарской Варне Махмуд, подготовивший оказавшиеся под рукой корабли, куда то ли погрузили, то ли вот-вот готовы были погрузить все занимающие немного места ценности. Очень уж сильно пугали султанского отпрыска двинувшиеся со стороны Молдавии и Венгрии войска, уже успевшие перейти границы империи и не встречающие особо сильного сопротивления. Откуда бы ему было взяться, если вспомнить, что Баязид II стягивал верные себе войска ближе к столице, а многие видные османские землевладельцы и коменданты крепостей, они тоже понимали, к чему всё движется и не горели желанием гибнуть во имя Аллаха. Не все горели, если быть точным. Да и воззвания к самим болгарам не остались не услышанными. О сильном сопротивлении поработителям речи не шло, но вот о бегстве — временном, конечно — с насиженных мест, а также о создании разного вида препятствий — это совсем иное дело. Потому было о чём беспокоиться Махмуду. Ох как было!

Хитрый же Мехмет, что в Салониках, до сих пор рассчитывал на свою как бы договорённость с Палеологами, в которой его никто не спешил разубеждать. Более того, войска крестоносцев показательно избегали земель прошло-будущей Мореи-Греции, создавая тем самым этакий мираж, обман всех чувств султанского сыночка, решившего, что он хитрее и умнее всех прочих. Время его падения было назначено на немного иной срок, сразу после отца и Махмуда.

Собравшиеся в каюте капитана «Возмездия» флотские командиры слушали во многом новые и интересные для себя откровения Гнедича со всем вниманием, не стесняясь переспрашивать и уточнять. А ещё смотреть на карту Стамбула и прилегающих земель, на которой были грифелем отмечены число орудий на крепостных стенах, расположение и количество войск, а также мера их боеспособности, надёжности, верности Баязиду II. Места, куда, по мнению прознатчика Борджиа, стоило ударить первым делом, а какие стоило до поры оставить в покое. Разумеется, не ставилась под сомнение верность и готовность к сражению у янычар. Другое дело, что сам султан мог не захотеть оборонять столицу до самого конца, предпочтя покинуть её. Но это явно не могло произойти сразу, лишь после длительного и результативного обстрела.

— Вы уверены что султан не предпочтёт погибнуть, сражаясь, как и подобает властителю империи? — спросил герцог Альба, пальцами подкручивая и так выдающиеся усы. — Хоть и магометанин, но трусом он себя не показывал.

— Часто короля играет свита, — уверенно ответил Гнедич, легко выдерживая взгляд испанского гранда. — А в этой свите есть те, кто будет говорить нужные нам слова. Нам нежелателен мученик, павший во славу этого их джихада. Куда полезнее беглец, оставивший свою столицу и остатки защищающих её войск.

— Такие как вы?

— Может да, может и нет, — уклонился от нового вопроса герцога Гнедич. — Нужно только прицельно не стрелять по дворцу и не мешать султану бежать, когда до него донесут эту мысль, и он убедится в её верности.

Палочкой чёрного дерева бывший прознатчик среди османов показал на карте места, которые трогать не стоило точно, стоило затронуть лишь самую малость. Ну и про места расположения оставшихся у султана кораблей не позабыл. Дескать, пусть стоят себе, пытаться их потопить или захватить тоже не следует. Вот если попробуют сами броситься в безнадёжный бой… Тогда тоже топить лишь часть, остальные лишь отгоняя в сторону. Тут уже не тактика на поле боя, а стратегия в понимании политиков. Той самой, которую вершат короли и особы, к ним приближённые.

— А когда султан покинет Стамбул…

— Тогда можно делать всё, что вы сочтёте необходимым, синьор Кабрал, — оскалился Мирко. — Сперва выжигать ракетами и разрушать калёными ядрами, а потом высаживать отряды опытных, матёрых головорезов, желающих крови и золота. Великому магистру нужен Константинополь, а не населяющие его фанатики. Кто бежит — пусть бежит. Кто поднимет меч — тот будет уничтожен.

— Те, кто падает ниц, прося милости?

— Крестоносцы не воюют с женщинами и детьми, — опередил храмовника де Лима. — А обычных жителей Стамбула, кто сдаётся — вязать. Посмотрим, кто из них кем является.

— Это как? — навострил уши д’Армер.

— По пожеланиям Его Величества. Будем смотреть по имеющимся рабам и тем женщинам, что в их гаремах. Если найдутся рабы-европейцы или женщины единой крови, что скажут: «Повесить!»… Тогда повесим, высоко и быстро. Или голову с плеч, это как получится. Не найдутся либо не скажут так — изгнание по ту сторону Босфора.

Недолгое молчание было прервано сперва хохотом фон Меллендорфа, а потом его же словами:

— Вот почти все и сдохнут, у кого есть рабы из европейцев или наложницы.

— А тебе что, жалко их?

— Нет, Джузеппе, нисколько. Как говорит Его Величество, по мощам и елей. Думаю, бывшие рабы придут ссать на ещё не закопанные тела своих уже не хозяев. Говорят, что только там, у магометан порабощённые, оказавшись освобождёнными, могут лишь жалобно плакать, не зная, что им делать со свободой.

— Не верю!

— Это так, синьоры, — процедил Гнедич. — Не все, не всегда, но часто. Иные народы. Иной разум, чужой нам дух. Для них иногда рабство слаще воли, а хозяйский пинок или плеть привычнее и понятнее, чем необходимость самим принимать решения. Но… До тех нам нет никакого дела. Я не флотоводец и не могу давать дельные советы по управлению флотом, но промедление даст нашим врагам лишнее время. Это… нежелательно.

— Ты прав, Мирко, — согласился де Лима. — Перейдём от стратегии к тактике. Сейчас уже смеркается. Но завтра с утра вы подходим к Стамбулу и начинаем, перекрыв путь между западной и восточной его частями. И вот как это будет…

Командующий флотом начал отмечать на карте планируемые передвижения отдельных частей флота, не забывая при этом отслеживать то, как на это реагируют остальные. Понимал, что он тоже может ошибиться, а вот другие могу ошибку и подметить. Время? Оно пока было, уж несколько часов точно. Потом сон, без которого нельзя. Ну а утро, оно окончательно расставит всё по своим местам.

* * *

Стамбул, февраль 1498 года

Дым, распространяющийся по городу огонь, пожирающий не отдельные дома даже, а целые улицы. Массовое бегство простых жителей за пределы городских стен, как можно дальше, только бы не оставаться под угрозой изжариться заживо. В том огне, который падал действительно с неба, хоть при всём этом и не был карой Аллаха. Просто очередное порождение больного разума этих шайтанов из Европы… из Рима.

Пылал Большой базар, где было слишком уж много дерева, замечательной пищи для «небесного огня». Плавились от невыносимого жара крепостные стены, особенно те их участки, где находилось больше всего пушек, что вроде бы должны были обеспечить безопасность столицы империи. Всё горело!

Почти всё, потому что Топкапы, главный дворец Стамбула, тот, что сделал местом своего постоянного пребывания ещё отец Баязида II, Мехмет II, почти не обстреливался. Если какие ракеты, как их называли итальянцы, сюда и залетали, то отдельные, явно попавшие случайно, без специального намерения. Это не могло быть совпадением!