Падение полумесяца - Владимир Поляков Страница 54

Впрочем… Командующий итальянским флотом чуть было не позабыл ещё об одном человеке, который взошёл на борт немногим ранее, которого специально доставили с берега вместе со спутниками и… спутницами. Весьма необычного человека, одного из тех, кто был в пределах Османской империи глазами, ушами, а то и рукой, держащей отравленный кинжал. По своему положению и значимости он вполне мог присутствовать на совете если и не как равный, то лишь немногим уступающий влиянием.

Меж тем прибывшие на борт гости один за другим входили в капитанскую каюту, а затем располагались в надёжно прикрепленных к доскам пола креслах. Увы, но на кораблях, с вечно присутствующей качкой, да и случающимися не столь редко штормами многое приходилось так вот прикреплять, дабы оно не развалилось при ударе друг о друга, о стены и вообще не создало рукотворный хаос. Впрочем, тут все были привыкшие. Ну почти все, ведь прибывший с берега человек сразу видно был далёк от всего. что связанно с морем.

— Синьоры, хочу представить вам этого достойного человека, Мирко Гнедича, который не один год находился в Стамбуле, вызнавая всё необходимое о наших общих врагах, по личному приказу Его Величества Чезаре Борджиа.

Едва прозвучали эти слова, названный де Лима человек, доселе сидевший и перебиравший зёрна четок, встал и поклонился на османский манер. Тут же скривился и произнёс:

— Прошу прощения за возможную неуместность моего поведения. Годы, проведённые под маской известного в Стамбуле и не только торговца, ещё долго будут давать о себе знать. Когда говоришь лишь на их языке, совершаешь намаз положенное число раз в день, стараешься даже думать как они… Отвыкать мне придётся ещё долго, Аллах видит… Вот, опять оно, — виновато развёл он руками. — Чужая жизнь так просто не отпускает.

Для Гарсия де Лима и Калатари с фон Меллендорфом слова Мирко Гнедича откровением не являлись. Кое-что они знали, кое о чём догадывались, а потому понятие о находящемся долгие годы под чужой маской среди врагов вполне встраивалось в уже сформировавшуюся картину мира. Несколько другое впечатление было у остальных. О, они, вне всяких сомнений, верили в сказанное. Просто для понимания и особенно принятия такого вот хода со стороны Борджиа требовалось время. Также не стоило сомневаться в том, что спустя некоторое время придёт и очередная грань осознания. Какая? Простая и тревожная. Если Борджиа ухитряются засылать своих людей в довольно чуждое магометанское общество, то что им помешает сделать то же самое во вполне близкие по духу и образу жизни Испанию, Португалию, Венецию. Правильно, ровным счётом ничего. Тревожно? Бесспорно. Но вместе с тем открытый показ такого человека как Гнедич не мог не свидетельствовать о том, что в Риме не хотят держать такое в тайне. А значит проявляют немалую толику доверия к союзникам.

Ситуация, разумеется, не была случайностью. Более того, не являлась инициативой командующего итальянским флотом или кого-то из его помощников. Прямой приказ монарха звучал так: «Если появится возможность — покажите союзникам, что на нашу победу работали и такие вот скрытые за чужими лицами люди, достойные всяческого уважения». Вот де Лима и показал, раз уж от него потребовали именно этого.

Однако не показом единым! Гнедич принёс немало важных новостей прямиком из Стамбула, в том числе касающихся военных дел. Как раз о них и намеревался рассказать собравшимся. И начал с того, что в Стамбуле вот уже несколько дней царила настоящая паника. Чем вызванная? Многочисленными, очень неожиданными смертями, часть из которых однозначно определялась как отравление. Насчёт же другой можно было лишь подозревать. Командиры просто и янычарские, важные придворные из числа приближенных к султанской особе, духовные персоны, важные для империи торговцы. Над Стамбулом словно ангел пролетел… ангел смерти.

На самом же деле разгадка случившегося была проста — сработали заранее подведённые под «стены крепости» бочонки с порохом. И неважно, что взрывов как таковых не было, а смерть приняла обличье очаровательных хрупких женщин, проданных в гаремы османских вельмож как бы работорговцами, анна деле такими же как Мирко Гнедич. Да и не продажа это была, а спланированное внедрение будущих отравительниц, что должны были в нужный миг, получив приказы, подсыпать или подлить отраву — предоставленную из личных запасов Борджиа, что само по себе доказывало высочайшее качество ядов — своим как бы хозяевам, а при удаче и их гостям.

Так оно и случилось. Яды подействовали, причём некоторые быстро, а иные с достаточной задержкой, в зависимости от конкретного вида отравы. Сами же «Юдифи», как их назвали в Риме, исчезли не без помощи что Гнедича, что других людей Борджиа. засланных в пределы Османской империи. Рим снова показал, что всегда заботится о своих людях. Ценит их и готов на многое, чтобы сохранить их жизнь и здоровье. Даже тут, на «Возмездии» находилось более десятка таких женщин, лишь две из которых были подругами самого рыцаря-храмовника. К слову сказать, Гарсия де Лима из чистой любознательности поинтеерсовался, что тот намерен дальше делать с красавицами, что изображали его жён. И получил быстрый и уверенный ответ, что ничего по большому счёту не изменится. Просто одна станет женой законной, а вторая… вторая как бы открытой любовницей, но на деле такой же равноправной. Да и кто кем станет, он сам решать не станет, предпочтя использовать жребий, чтоб уж точно никаких возможных обид. Де Лима только и мог, что улыбнуться и пожелать Гнедичу удачи как в конкретно этом случае, так и в дальнейшей жизни. Впрочем… После всех тех изменений, которые уже произошли в Риме и Италии, он уже ничему не мог действительно сильно удивляться. Много изменений, да разных, глубоких, затрагивающих чуть ли не все стороны жизни подданных короля Чезаре I из рода Борджиа.

Сейчас же было важным другое. Заметно снизилась боеспособность войск, частично лишённых привычного командования. Страх новой череды смертей от яда. Зачастую весьма мучительных, также витал над Стамбулом и окрестностями. Очень хорошие условия для тех, кто собирался брать город штурмом. Предварительно устроив многодневный обстрел. И не только перечисленным единым, имелось и ещё кое-что, особо выделенное Гнедичем.

— Султан Баязид II не верит немалой части войск, его распря с сыновьями оказалась более опасной, чем он рассчитывал. Главная угроза султану — его сын Шехзаде Ахмет. Шехзаде Алемшах склонился перед своим братом и готов во всём ему помогать в обмен на обещания безопасности. Сейчас эти двое, поддерживаемые немалой частью духовенства и фанатиками, опьянёнными джихадом и опиумом, продвигались всё ближе и ближе к азиатской части Стамбула, что на восточном берегу Босфора. Расположение столицы османской империи сразу на двух берегах, иногда очень полезное, сейчас играло против Баязида II. Сразу с двух сторон против — сперва представляя слабость в хватке султана с мятежными сыновьями, а теперь делая положение главы Дома Османа совсем уж уязвимым против крестоносцев, чей флот прорвался в Мраморное море и господствовал в нём.

А вот султанские сыновья, Ахмет и покорившийся оному Алемшах, поняв всю опасность ситуации, отступали подальше, желая уже не захватить трон империи, а оказаться как можно дальше от по настоящему серьёзной угрозы, накатывающейся с моря. Фанатики же… Эти, не способные как следует мыслить, продолжали рваться вперёд, но направленные уже не на Баязида II, который как бы отшатнулся от идеалов джихада своей осторожностью и попыткой отравления своего сына Ахмета, эти идеалы всячески поддерживающего, а на крестоносцев, оказавшихся так близко от Стамбула.