Моргенштерн - Михаил Харитонов Страница 48

В правой руке сумка, в левой поводок. Чертова псина, привычно подумал он, чертова псина. И отпустить тоже нельзя: убежит, и потом ищи-свищи. Особенно здесь, где дети. Он представил себе, как пёс бросается на какую-нибудь малявку — конечно, чтобы облизать ей физию или просто поиграть — и тут же, откуда ни возьмись, выскакивает, как чертик из табакерки, визжащая мамеле, будто режут ее — пес гавкнул, рванул куда-то вправо, так что он еле удержал сворку.

За деревьями играла музыка, время от времени заглушаемая взрывами хохота и ребячьими криками. Сколько же можно, смутно подумал он, сколько же сейчас времени, им уже пора домой. Вообще, сколько времени? Он потянулся было посмотреть на часы, но в правой руке была сумка, а в левой поводок. Чертова псина, привычно подумал он, чертова псина. И зачем я его завел? Толку чуть. Жрет, срет, гавкает, дома ничего сделать нельзя. Да и правильно, зачем дома-то. С такими-то соседями. Господи, ум от жары помутился. Какие соседи? Соседи были на Сходне, а я там уже не живу. Не, коммуналка — это все-таки ужас, что бы там не говорили, то есть, конечно, всякое бывало, и плохое, и хорошее, да и времени прошло — пес опять дернулся, и на этот раз поводок вырвал, — хорошо, что хоть успел наступить, а то ведь убежит, и потом ищи-свищи.

Все, игры кончились, пора наказывать.

Он изо всех сил дернул поводок на себя. Пес было уперся, но он на него прикрикнул, и тот подбежал, поджав уши. Что бы с ним такое сделать, подумал он с бессильной злобой. Высечь поводком, как нюркин папа (тут же вспомнилась Нюрка — папаша драл ее как сидорову козу). Сколько раз он его бил этим самым поводком, и хоть бы хны. Видать, шкура уже дубленая. Прутом? Лучше железным, блин, да где его такой найдешь. А вообще, нуёнафиг, прут, тоже вот, придет же такое в голову, так и досмерти забить можно. Нет, только не до смерти: — пес жалобно заскулил и стал тереться башкой о его брюки. Дурак. Ладно, пошли. Пошли, чертова псина. И отпустить тоже нельзя: убежит, и потом ищи-свищи.

Было жарко. Музыка за деревьями не стихала, но что-то изменилось. Ну да. Боже мой, что они там играют? Неужели это? Не может быть, чтоб это. Он пошел поближе к деревьям, чтобы расслышать мелодию, но пес заскулил: ему как раз взбрендило пописать у кустиков на противоположной стороне дороги. Поганец. И ведь отпустить-то тоже нельзя: убежит, и потом ищи-свищи.

Деревья отбрасывали на дорогу жиденькую, полупризрачную, но все-таки тень. На той стороне жара была совершенно безумной. Пес затормозил у какой-то сухой веточки, долго что-то вынюхивал, скребся, потом, наконец, задрал лапу, и, тряся хвостом, выдавил из себя несколько капель. Чертова псина, привычно подумал он, чертова псина.

Из-за деревьев послышался плач — до боли знакомые детские нюни с хлюпаньем. Он обернулся и от удивления чуть не выпустил поводок: в роще стояла и держалась за живот девочка, ну до того смахивающая на Нюрку, что он спервоначалу чуть было не обознался.

— Дядя, дядя, — захныкала девочка, — дядя. Тут он успокоился — голос был противный, писклявый, но на Нюркин совсем не похож.

— Чего тебе? — спросил он без интереса. Сейчас она скажет, что потеряла какую-нибудь детскую дрянь, какой-нибудь совочек: или совочки у мальчиков, а что там у девочек? — тоже, наверное, какая-нибудь замусляканная пластмаска. И сейчас она скажет, что она ее потеряла, и чтобы я ее нашел, а у меня сумка тяжелая и пес, блин, совсем про него забыл, вот он, хорошо что не убёг, а то потом убежит, ищи-свищи, ори во весь голос — «ко мне!» Как же, «ко мне», это я к нему, а не он ко мне, чертова псина.

— Дядя, дядя, я писять хочу, — ныла девочка, — я штаники снять не могу, там пу-у-уговица, — девочка прыгала на месте, сжимая коленки — видимо, ей отчаянно хотелось по-маленькому. — Я сейчас опи-и-исаюсь, дядя, расстегни мне пу-у-уговицу: дядя, ну пожа-а-алуйста:

Ну слава те, Господи, никакой не «совочек». Пуговица. Сейчас, сейчас, иди сюда, видишь, у меня сумка и пес на поводке.

— Дядя, поди сюда-а, — замотала головой девочка, — мне стыдно, я же под ку-устником писять буду, только ты не смотри:

Нет, нет, конечно. Он привалил сумку к давешним кустам — та завалилась на бок, но тут уж было не до чего: девчонка могла убежать. Сейчас-сейчас. Нет-нет, мы никуда смотреть не будем, правда? Мы только расстегнем пуговичку, да, сейчас расстегнем мы эту противную пуговищу, такую большую, тугую пуговищу, мама своей масюське пришила такую большую противную пу-у-уговицу, да, пу-угуву, такую вот здоровенную пуууу: