Я вернусь через тысячу лет. Книга 1 - Исай Давыдов Страница 35

– Я хочу попросить, Сандро. Мы хотим попросить… Ещё сутки. Понимаешь?

Мы переглядываемся с Бирутой. Мы хорошо знаем, что это не положено. И он знает. Конечно, это не опасно. Никому ничем не грозит. Просто эти сутки отнимут у них с Ольгой неделю жизни на Рите. Как минимум.

Но ведь это их жизнь! Неужели они не вправе распорядиться чем-то в своей жизни?

– Что же ты молчишь, Сандро? Ты – против?

– Нет.

– Думаешь о запасах? Мы можем не есть эти сутки.

– Какая чепуха! Есть аварийные!

– Так то аварийные! А у нас каприз. Собственно, вообще-то не каприз. Когда-нибудь ты поймёшь. Это долго объяснять.

– И не нужно! Я всё понял. Валяйте!

– Спасибо, дружище! Счастливого тебе дежурства! Прощаться будем завтра в это же время.

В динамике щёлкнуло. Марат выключил микрофон. Тогда и я выключил свой. Чтобы разговаривать с Бирутой.

Она долго сидела молча, и я видел, как пылают её щёки. Потом она тихо сказала:

– Мы так не будем, Сашка! Ладно? Мы ничего не будем просить! Я понимаю их. Но мы не будем?

– Конечно, нет!

Я ещё подумал, что если бы мы вдруг и решились, нам пришлось бы просить у Женьки Верхова.

Меня передёрнуло от этой мысли.

Бирута вздохнула.

– Всё-таки ужасно, когда сдают нервы…

А Бруно Монтелло, принимая от нас дежурство, отнёсся к этому совершенно иначе.

Едва взглянув на приборы, он сразу сообразил.

– Амировы не спят? – спросил он.

– Нет.

– Это, конечно, их просьба?

– Да.

– Я ждал чего-нибудь в этом роде.

– Почему?

– Потому что они искреннее нас! И счастливее! Они молодцы!

– Объясни, пожалуйста! – попросила Бирута, и мне послышалась в её голосе плохо скрытая растерянность.

– Как тебе сказать, Рута… – Бруно наморщил лоб, а потом улыбнулся своей обычной лучезарной южной улыбкой. Однако большие карие глаза остались грустными. У него всегда были грустные глаза, даже когда он хохотал. – Мне кажется, – пояснил Бруно, – мы все слишком правильные. Чересчур. Мы всё делаем как надо. Это понятно: отбирали прежде всего таких. А Марат иногда позволяет себе делать как хочется. Поэтому он и попал в дублёры. Но ведь одно из непременных условий счастья – быть самим собой. Вот ему захотелось – и он попросил. А нам захочется – и мы не попросим. Или вчера, когда мы спорили об этом радиомаяке… Никому ведь из нас не хотелось ломать курс, обследовать эту звезду. Мы не пилоты и можем погубить корабль. Мы морально не готовы к таким исследованиям. Но мы говорили правильные вещи, а не то, что чувствовали. Марат же был честнее нас.

– А ты помнишь, что говорил ты?

– Конечно! Так сказать, чувство долга. Но не желание сердца. Мы ещё слишком земные. На Рите с нас это послетает. А Марату там будет легче, чем нам. Он естественнее. И понадобится – он скорее сможет найти общий язык с туземцами.

– А ты, видно, твёрдо уверен, что мы на Рите станем другими, – заметил я. – Ты и в «Малахите» это говорил…

– Это неизбежно, Сандро! Ведь там наверняка многого будет не хватать. Согласен?

– Разумеется! Особенно на первых порах.

– А нехватка чего-то жизненно важного всегда разжигает страсти. Если в древнем племени не хватало женщин – их крали из другого племени. Или отбивали силой. Если не хватало хлеба – человек далеко не всегда пахал землю, чтобы его добыть. Иногда он просто убивал другого человека и забирал его хлеб.

– Бруно, дорогой! Так ведь именно в этом случае он не был человеком! Человек – пахал! А убивал – зверь!

– Согласен! Кто спорит? Но зверь просыпался в человеке!

– Неужели ты думаешь, в ком-то из нас?..

Я не договорил. Вдруг подумал о Женьке Верхове. Если в школьные годы он мог делать подлости… Каким же он станет, когда обстоятельства сложатся жестокие, неумолимые? Разве могу я поручиться, что в нём не проснётся тот безжалостный зверь, о котором говорит Бруно?

– А ты можешь поручиться? – спросил он, как бы прочитав мои мысли. – Ты можешь поручиться за любого на этом корабле?

Я молчал. Может, за любого и поручился бы. Но за Женьку?..

– А я не могу поручиться даже за себя, – признался Бруно. – Уверен только, что в человеческих обстоятельствах всегда буду человеком. Но если обстоятельства потребуют жестокости, может, стану жестоким.

– Человек должен всегда оставаться человеком, – тихо сказала Бирута. – Даже в нечеловеческих обстоятельствах.

А я молчал. Думал уже о себе. Никогда я не был жестоким. И считал, что не могу. Но сейчас Бруно в чём-то поколебал меня. Может, всё-таки могу?..

Он смотрел на меня. Потом понимающе улыбнулся.

– Копаешься в себе? Истинно человеческое занятие!

Бруно провёл ладонью по коротким, торчащим «ёжиком» волосам и повернул голову к Бируте.

– Ты, конечно, права, Рута! – Он вздохнул. – Но только если говорить об идеале. А идеалы всегда в меньшинстве. Общество, конечно, стремится к идеалу. Но оно грубо ошибётся, если примет человеческий идеал за среднее арифметическое.

– Однажды приняло – и не ошиблось, – тихо возразила Бирута.

– Что ты имеешь в виду?

– Войну с фашизмом в двадцатом веке. Россию в этой войне. Тогда как раз средним арифметическим был идеал. Ни одна буря на Земле, ни до, ни после, не дала столько истинных героев. Ошибка общества заключалась тогда в обратном. Людей считали менее идеальными, чем они были на самом деле. Скольких героев зачисляли в предатели! И прошло много лет, пока общество поняло, что они герои. – Бирута вздохнула, покусала губы и продолжала: – В ходе войны тогда погубили и посмертно оклеветали целую армию. Её назвали армией предателей, перешедшей на сторону фашистов. А на их сторону перешёл только один командарм с поварихой. Сама же армия просто погибла – сто тысяч героев, которых завёл в непроходимые болота великий главнокомандующий. Свою ошибку он и списал на одного предателя… Полвека потом такие ребята, как мы, рылись в местах боёв, отыскивали останки непохороненных героев, и торжественно, с почестями, хоронили их. Один из моих предков участвовала этих поисках.

– Где это было? – тихо спросил Бруно.

– Совсем недалеко от Латвии. В волховских болотах. Сейчас там громадный заповедник

– И об этом есть книги?

– Есть. Первая из них называлась «Мясной Бор». Я читала их уже после того, как прочла записки моего предка. Они хранились в семье и никогда не публиковались. Но с них начался мой интерес.

– Я не силён в русской истории, – тихо произнёс Бруно. – Но она всегда вызывала у меня глубочайшее уважение к народу, который её творил. Правители часто заводили этот народ в катастрофу. Но после каждой из них Россия возрождалась более могучей, чем была прежде. Это вызывает почтение… Наверное, вы правы, ребята. В том, что касается России. Но я не уверен, что на Рите будут действовать законы именно русской истории.