Операция 2 "Рокировка" - Олег Говда Страница 34

— Старшина! — Малышеву надоело чувствовать себя дураком на чужом пиру. — Что за цирк?! Ну-ка угомони обоих. Беда с этими гражданскими. Война, не война — а им все хихоньки, да хахоньки. Скажи, если еще раз такое повторится, обоих из отряда выгоню. Независимо от важности!..

— Есть, угомонить… Ты бы, пан Збышек, и в самом деле… — укоризненно посмотрел на проводника Телегин. — Не в бирюльки играем. Ну и ты, дочка, не обижайся на нас. Беда вокруг, горе… Если совсем перестать улыбаться — душа истлеет. Теперь помолчите, оба. Или — в сторонку отойдите…

— Хорошо, — проводник взял девушку за руку и потащил за собою, что-то вполголоса выговаривая. Та только сопела в ответ.

— Андрей, разговор важный имеется…

— И чего ждешь? Выкладывай.

— Тут к нам еще одна делегация из местных…

— Совсем сдурели? — Малышев постучал себя по лбу. — Кузьмич, ну-ка дыхни…

— Погодь, командир. Дело действительно серьезное. Очень серьезное. Ты же меня не первый день знаешь.

— Серьезное, говоришь? — капитан устало вздохнул. — Ну, тогда излагай, старшина. Кратко, четко и по порядку. Чтоб не переспрашивать…

* * *

— Так значит, жидовских и комиссарских детей они спасть не хотят?

Это высказывание командира отряда Армии Крайовой больнее всего задело Малышева. Как капитан не крепился, а заливающееся мертвенной бледностью лицо любимой, нет-нет да и вставало перед глазами офицера. И не было в нем умиротворения, а только обида и страх…

— Советские солдаты, наши жены и дети могут умирать на их земле, чтобы Польшу от фашистов освободить, а они себя для мирной жизни берегут. Без жидов и комиссаров… — прибавил зло. — Нет, ты ответь мне: чем тогда эти ваши патриоты лучше фрицев? Попрятались в лесах и ждут чья возьмет?

Наверняка Збышек нашел бы пару примеров, чтоб указать красному командиру на различия между немцами и польскими патриотами, а так же о том, что Красная армия Тухачевского творила всего двадцать лет тому, но решил не обострять. Да и какая в том польза. Мертвые сраму не знают… На войне разное случается. После многое спишется, еще больше забудется со временем, а что-то и проститься, но…

— Прошу прощения, пан… товарищ капитан, я тоже считаю, что отказывать детям в помощи грех. А что до земляков моих — Бог им судья. Ибо сказано, что каждому воздастся по заслугам. Только не ко времени разговор… мы уже на месте. Вон, просвет… — указал рукой. — Метров через десять на опушку выйдем, а там и лагерь.

Малышев остановился, хмуро поглядел на проводника, словно видел сейчас перед собой не его, а тех «лесных братьев», что бросили на произвол детей и кивнул.

— Согласен. Потом договорим… После войны. И спросим… У всех и за все спросим. По совести.

Немецкий солдат, отчаянно зевая, неторопливо брел вдоль колючей проволоки и время от времени останавливался протереть глаза. Погода менялась, или еще что-то, но спать бедняге Курту хотелось невыносимо… до смерти. Вот прямо здесь бы и улегся. Хоть на часок…

Курт в очередной раз протер глаза, проморгался от выступивших слез, поправил мозолящий плечо ремень винтовки и недоуменно уставился на человека, возникшего перед ним. Сигнал тревоги попытался пробиться сквозь сонный туман обволакивающий разум, но не успел.

Человек приложил палец к губам, произнес: «Тсс…», - а когда солдат кивнул, ударил его ножом в сердце. Сильно и точно. Курт умер не издав ни единого звука. Как уснул…

— А нас в войске учили, что часовых надо сзади снимать, — не удержался от замечания Збышек. — Зачем пан капитан на немца спереди попер? Он же мог тревогу поднять.

— Не мог, — отмахнулся Малышев. — Когда человек так зевает, ему не до крика… Воздуха в легких не хватит.

Капитан приложил ладони к губам и издал резкий, недовольный крик потревоженного филина, извещая группу, о проделанной работе. Подождал немного, но остальные «птицы» молчали. Гусев и Пивоваренко ждали сигнала от Телегина, а у того, судя по всему, рандеву еще не случилось.

— Пошли дальше…

— Ближе к проволоке жмись, пан Анджей… Вон там болотная жижа почти вплотную к лагерю подступает. Даже призрак хлюпать начнет.

Проводник потому и увязался с капитаном, что с этой стороны было самое труднопроходимое место.

— Не начнет, — усмехнулся Малышев, услышав про призрака. — О, а вот и Кузьмич отработал.

Второй филин отозвался с противоположного боку охраняемой территории. Таким же одиночным криком.

Капитан последовал совету поляка, и двинулся вдоль заграждения, едва не задевая маскхалатом за колючки. И все-таки болото своего не упустило. Очередная, с виду надежная и твердая кочка, когда Андрей перенес на нее вес тела, вдруг уползла в сторону, увлекая за собою опорную ногу. Капитан потерял равновесие, взмахнул руками и… устоял. Но чавканье раздалось такое, что ой-ей-ей… Тем более, в ночной тишине?

— Эй, Ганс? Чего шумишь? Упал что ли? — весело окликнул Малышева еще невидимый часовой.

— Да, черт возьми! — капитан отвечал невнятно, словно с набитым грязью ртом. — Проклятье!..

— Свинья болото везде найдет… — продолжал веселиться часовой. — Чему удивляться, имея такую фамилию? Ха-ха-ха… Ганс Отто Мария Швайне* (*Свинья). Ха-ха-ха! О, шайсе…

При чем здесь навоз, Малышев не понял, но крик филина, раздавшийся с того места, откуда раньше доносился голос немецкого часового, все объяснил. И почти сразу же после этого, ночные хищники через короткие промежутки заухали еще в трех углах лагеря.

Минутная тишина и ночь разбудил грохот рвущихся гранат. А последовавшие за ними крики боли, заглушили еще два взрыва…

— Все что ли? — спросил самого себя Малышев, не верящий в возможность легкого успеха. Особенно, если операция проводится нахрапом — без разведки и подготовки. И не ошибся…

По ушам ударил рев сирены, слепя глаза полыхнули прожектора, заливая территорию лагеря ярким светом. А вслед за этим сухо захлопали пистолетные выстрелы.

— Мать вашу!

Капитан рванулся на звук, забирая вправо.

Но, к счастью, охрана лагеря все же была поставлена небрежно. Видимо, немцы считали непроходимость и глухомань болот достаточно надежными факторами безопасности. Не нуждающимися в дополнительном усилении.

Еще раз бухнула граната. Судя по звуку, в помещении менее просторном нежели казарма. А еще полминуты спустя утихло и завывание сирены. Свет прожекторов остался…

Малышев к тому времени уже вбежал на территорию лагеря, на всякий случай прижимаясь к стене ближайшего здания.

— Эй! Все целы?!

— Из наших все… — из-за угла строения вывернулся запыхавшийся старший лейтенант Гусев. — А сына хуторянина зацепило… Хохлов уже смотрит.

— Серьезно?

— Ерунда. Мякоть предплечья задело. Через пару-тройку дней даже следа не останется. Старший поляк ругается… Говорит, что там, откуда стреляли и сирену включили — медицинская лаборатория. И в ней на ночь никто никогда не оставался. Днем у двери пост стоял. А ночью…