Государево дело - Иван Оченков Страница 33

– Какими судьбами к нам?

– Да вот товарища хотел рахат-лукумом угостить.

– Что же, дело хорошее, – отозвался стрелецкий голова и, повернувшись к приказчику с не предвещающей ничего доброго улыбкой, приказал: – Ну-ка заверни для княжича Пожарского пару гривенок лучших сладостей!

– Пожарского!.. – ахнул работник и сломя голову кинулся выполнять. Затем так же стремительно вернулся со свертком.

– Вот извольте, Иван Дмитриевич, – ухмыльнулся Анисим. – Кланяйтесь батюшке. Он, кстати, знает, где вы?

– Да мы просто гуляли…

– Да кто же спорит, где же вам еще гулять, молодым-неженатым!

– Так мы пойдем?

– Ступайте с Богом.

Оказавшись на улице, мальчишки пригорюнились. Никишка оттого, что не сумел выполнить порученного, а Ванька – боясь, что стрелецкий голова может рассказать обо всем отцу.

– На, попробуй, – протянул Пожарский приятелю кусочек рахат-лукума.

– Скусно, – отозвался тот, когда прожевал. – Чего делать-то будем?

– А что тут сделаешь, – пожал плечами друг. – Жуй, пока до розог дело не дошло.

– Эй, где вы? – раздался откуда-то сверху звонкий голос.

Удивленный Анненков обернулся на оклик и увидел, что с тына на них, улыбаясь, смотрит девушка в красивой шапочке, отороченной беличьим мехом.

– Здравствуй, Маша, – поприветствовал ее младший Пожарский.

– Привет, Ванечка. Небось опять письмо принес, да батюшке попался?

– Нет, сегодня Никишка письмоносец.

– Это кто же такой?

– Я это, – насупился школяр.

– Ну, раз принес, давай.

– Не отдам!

– Не больно-то и хотелось, – сделала равнодушный вид Машка.

– Ты чего? – изумился Ванька такой несговорчивости товарища. – Это же она…

– Нет. Петр Дмитриевич сказал, что надо отдать девице, краше которой на всей Руси нету.

– Что, так и сказал? – заинтересованно спросила сверху Пушкарева.

– Слово в слово!

– Так что же не отдаешь?

– А ты тут при чем?

– Знаешь что! – возмутилась от подобной наглости девушка. – Я вот сейчас как спущусь, да как надеру уши-то!

– Сперва догони.

– И догоню!

Неизвестно, долго бы они еще препирались, но тут Марию стали звать, и она попросила уже почти жалобно:

– Ну чего ты, отдай письмо!

– Ладно, – сжалился Никишка и попробовал подкинуть цидулку.

Однако та была легкой, и затея не удалась. Тогда Маша расплела ленту и спустила ее конец вниз, после чего мальчишки привязали к ней драгоценное послание, и через секунду девушка уже держала его в руках.

– Спасибо!

– Не за что, – отозвались школяры и побежали домой.

Анисим Пушкарев, пристально наблюдавший за всем происходящим из открытого окошка, только покачал головой и отвернулся.

– Опять Маша куда-то запропала, – пожаловалась ему жена. – Зову ее, зову… Совсем от рук отбилась!

– А ты ищи получше, – ухмыльнулся тот в ответ.

– Посватал бы уже кто… – продолжала Авдотья. – Да только кто же на такую егозу позарится? Ох, разбаловал ее государь, никакого сладу с ней нет… Ну мыслимое ли дело – девке грамоту знать да говор немецкий!..

– Государь знает, что делать! – строгим голосом прервал ее причитания Анисим. – К тому же они с царицей Катариной обещались о приданом позаботиться. Как ни крути, кругом прибыток!

– Правда? – недоверчиво переспросила женщина.

– Вот тебе крест!

– Хорошо бы они ей жениха доброго сыскали. Дворянина какого или стряпчего, – замечталась мать. – Чтобы жалованье и оклад поместный. А лучше вотчина.

– Как знать, – покачал головой стрелецкий голова. – Может, твой зять еще и боярскую шапку носить будет!

– Ой, лишенько, – испугалась Авдотья. – Грех и мечтать о таком!

– Ничто. Греха бояться – детей не родить. А у нас, слава богу, уже трое помимо Глаши с Марьюшкой.

Грицко с трудом открыл глаза и попытался осмотреться. Все вокруг расплывалось, да к тому же было темно, но он упорно вглядывался и пришел к выводу, что лежит в какой-то темной горнице. В воздухе ощутимо пахло ладаном, но на райские кущи окружающая его обстановка, честно говоря, походила мало. К тому же казак не обманывался на свой счет и понимал, что попасть в рай у него шансов не так много. Разве что погибнет в бою с татарами, отбивая полон. Тогда, может быть, Господь и сжалится над его заблудшей душой и помилует. «Блаженны положившие душу за други своя», – это было тем немногим, что осталось в его голове после учения.

– Очнулся? – тихо спросил непонятно откуда возникший старец с длинной седой бородой.

– Где я?.. – еле слышно отозвался запорожец.

– В обители.

«Ну конечно, монастырь!» – сообразил Грицко, но вслух попросил пить.

Инок тут же подал ему корец необычайно вкусной воды, и живительная влага буквально оросила иссохшее горло.

– Господь избавил тебя от греха смертоубийства, – наставительным голосом продолжил монах. – И жизни не лишил за намеренье. Видать, нужен ты ему зачем-то. А посему, чадо, задумайся о душе своей. Покайся в грехах, да молись искренно, тогда, глядишь, и спасешь душу свою…

– Он жив?

– Кто?

– Ну, тот князь, с которым я бился.

– Я же говорю, помиловал тя Господь!

– Хорошо.

– Вот и я говорю, – обрадовался старец. – Хорошо, что Спаситель не дал тебе согрешить.

– А где он?

– Кто, князь Щербатов? Так в Москве. Слышно, к свадьбе готовится.

– Хорошо, – повторил казак, подумав про себя: «Значит, я смогу еще до него добраться!»

Свадьбы Никиты Вельяминова с княжной Марьей Долгоруковой и князя Дмитрия Щербатова с Аленой Вельяминовой играли в один день. Венчались они тоже вместе в церкви Пресвятой Богородицы, которую, к слову, построил мой ближник, исполняя обет, данный в плену. Потом были катание на санях по всей Москве, песни и пляски, пушечная пальба и, наконец, свадебный пир. Во всем этом самое деятельное участие принимали мы с Катариной. Ей вообще было все интересно, поскольку русских свадеб она никогда не видела, а мне Никита как-никак был другом, почти что братом.

За столом нам, как водится, отвели самые лучшие места, то есть в центре стола, а молодых устроили по обе стороны от нас, и как-то так получилось, что Алену усадили рядом со мной. И, может быть, в первый раз дрогнуло мое сердце… Она была так близко от меня, что я слышал ее дыхание из-под тончайшего покрывала. Моя рука почти что чувствовала тепло ее руки. До этой минуты я был уверен, что все мои чувства давно в прошлом и ничто не сможет поколебать мой покой.