Государево дело - Иван Оченков Страница 31

– А ты и рад, – прикусила губу та.

– Послушай меня, Алена Ивановна, – горячо заговорил молодой человек. – Знаю я, что ты ему сердце отдала, да только не надобно оно ему. А я тебя всю жизнь любить буду, на руках носить стану, ни единым словом никогда не попрекну…

– А не боишься?

– Что ты к нему по первому зову убежишь? Боюсь! А только пусть так, пусть…

– Дурак ты, Митька!.. – едва не закричала на него Алена. – Ишь чего выдумал, побегу! Да я тебе сейчас бельма твои бесстыжие выцарапаю…

– Что тут у вас?! – с тревогой спросил ворвавшийся на шум Вельяминов.

– Да ничего, – прерывисто дыша, отвечала ему сестра. – Мы тут почти сговорились. Не передумал еще свататься, женишок?

– Нет, – не верящим голосом отозвался совершенно сбитый с толку князь.

– Значит, так тому и быть! Замуж так замуж. Ты, братец мой любезный, скоро женишься, хозяйку новую в терем приведешь, а мне что же вам мешать… вот две свадьбы и сыграем!

– Так не готово же ничего… – развел руками Вельяминов.

– Это у тебя вечно ничего не готово, а я свое приданое уже давно соткала да сшила.

– Эва как! – покачал головой Никита и взглянул на будущего зятя даже с какой-то жалостью. – Ну, коли так, совет вам да любовь!

Ради такого дела окольничий велел холопам принести жбан медовухи и так хорошо попотчевал новоявленного родственника, что домой его пришлось отправлять на санях. А проплакавшая всю ночь в подушку Алена вытерла насухо слезы и, глядя на вышитый портрет государя, горько сказала:

– Еще вчера, может, и побежала бы, а сегодня – нет!

Веселый звон колокольчика возвестил школярам, что время их мучений миновало и можно немного отдохнуть от скучных наук и непонятных вокабул. Шесть тяжелых дней, заполненных учением, закончились, и впереди воскресенье, которое, впрочем, все проведут по-разному. Местные, вроде Куракина и прочих москвичей, отправятся домой к родителям, заждавшимся своих чад. А таким, как Анненков, и выходной день придется провести в школе, ибо никого из родных у них в столице нет. Но все одно, занятиями им досаждать не будут, кормить-поить не перестанут, а из обязательных дел разве что молитвы, но это дело Божье – его не миновать.

– Никишка, а хочешь ко мне в гости? – неожиданно спросил Анненкова Ванька Пожарский, с которым они крепко сдружились в последнее время.

– Хочу, – не раздумывая ответил тот. – А тебя не заругают?

– С чего бы? – искренне удивился тот. – У меня матушка знаешь какая добрая! Поди, уж и пирогов велела холопкам напечь…

Пирогов Никишке хотелось, ибо казенные каша да квас уже надоели хуже горькой редьки, а никаких иных разносолов не предвиделось. Однако в каком качестве он пойдет в гости к приятелю, ровней или прихлебателем?

– Не-а, – помотал головой мальчик. – Сегодня баня, постираться надоть, отмыться опять же, а то, чего доброго, вши заведутся…

– Нешто ты думаешь, что у нас в усадьбе бани нет? – искренне удивился Ванька. – Да она не меньше, чем в школе, к тому же еще и свежесрубленная. От новых бревен знаешь как духмяно? И на каменку не водой плеснут, а квасом малиновым, и веники не с березы, а дубовые да можжевеловые.

– Ишь ты, – покачал головой Анненков. – Хорошо живете!

– Слава богу, – отозвался приятель и продолжил уговоры: – А кто не любит париться, можно мылом обойтись.

– Чем?

– Ну, мылом, какое купцы из полуденных стран привозят.

– Ну ладно, – решился наконец тот. – Пойдем. Авось не погонит меня твой батюшка!

– Да ты что! – даже обиделся немного Ванька. – Он у меня знаешь какой?

Дмитрий Михайлович, несмотря на свой суровый вид, оказался человеком не злым. Узнав, что младший сын привел в дом дружка, он велел позвать их обоих и стал расспрашивать, что да как.

– Никита Анненков я, из орловских боярских детей, – робея, представился мальчик.

– Отец где служит?

– Сирота я, боярин. А старшие братья на заповедной линии государеву службу правят. Татар да ногайцев стерегут.

– Погоди-ка, отрок… это, выходит, Иван Анненков – твой старший брат?

– Верно, господин.

– Добрый вояка, – одобрительно прогудел прославленный воевода, – я о нем еще по осени государю докладывал, как он татарский табор разогнал, хотя людей у него втрое меньше было!

– Благодарствую, боярин.

– Не меня благодарить надо. Помни, отрок: за Богом молитва, а за царем служба – не пропадет! Ну а теперь ступайте в баню, пока не остыла. Как говорит государь – в здоровом теле – здоровый дух!

– Mens sana in corpore sano, – тут же перевел княжич.

– Чего? – недоуменно сдвинул брови Дмитрий Михайлович.

– Это по латыни так будет, про дух и здоровье, – охотно пояснил отцу сын. – Славнейший муж Децим Юний Ювенал эдак сказывал.

– Ишь ты, – расплылся в улыбке князь. – Хорошо, коли наука впрок идет. Ну-ка повторите-ка еще разок…

– Mens sana in corpore sano – avis rara ^[38], – запинаясь, повторил Никишка, латыни пока не понимавший, но ухитрившийся запомнить слова учителя.

– Экие молодцы!

Договорив, князь протянул сыну руку, а пока тот почтительно целовал ее, шепнул на ухо:

– Вели Авдотье чистую пару белья дать твоему приятелю.

– Все исполню, батюшка.

Потом вдоволь напарившихся сорванцов усадили за стол и принялись потчевать, причем старая боярыня оставила мужа и старших сыновей и сама подкладывала проголодавшимся школярам лучшие куски.

– Худенькие какие стали, – причитала она, – в чем душа только держится, ведь одна кожа да кости!

Потом их, чистых и осоловелых от съеденного, уложили спать вместе на полатях, после чего они сразу задрыхли и не проснулись даже к заутрене. Видимо, княгиня пожалела школяров и взяла этот грех на себя.

– Ваньша, просыпайся!.. – услышал чей-то шепот Никишка и осторожно приоткрыл глаза.

Рядом с ними стоял молодой человек в нарядном кафтане с золоченым двуглавым орлом на груди, в котором он сразу признал старшего брата своего приятеля – княжича Петра Пожарского, служащего в царских рындах.

– Ваньша, вставай, – продолжал теребить он младшенького, но тот лишь нечленораздельно мычал и пытался сильнее завернуться в рядно ^[39]. – Да просыпайся же ты, лежебока!

– Что случилось? – не выдержал Анненков.