Охотник - Эйке Шнайдер Страница 25

— Вы хотите меня в чем-то обвинить?

— Это вы пытаетесь обвинить меня в некомпетентности. Не в первый раз, к слову.

— Неправда. Тот раз — в превышении полномочий. И судя по тому, что первый допрос длится…

— Закон не оговаривает продолжительность одного допроса.

До Гуннара, наконец, дошло. Судья прекрасно понял, что он невиновен. Но то ли поторопился доложить, что нашел душегуба, то ли его тоже по головке не погладят, если не найдет. Так что висеть ему снова, пока не сообразит дурной своей головой, зачем же он все-таки убил этак затейливо, или кто его нанял… Нет, все же…

— Надо было рубить, — сказал он вслух. И расхохотался.

Ну правда, смешно ведь. Этак еще и заговор какой раскроется. За место в городском совете их степенства грызлись так, что волки лесные в сравнении с ними — сущие младенцы. Кто-нибудь обязательно воспользуется поводом. Впрочем, ему-то что до того, и так и этак покойник.

— Он у вас не двинулся часом?

А это мысль.

— Верую во единого Творца неба и Земли, и всех тварей, что на ней и в воде, и в…

И правда, хорошо вдолбили. Вот уж не думал, что пригодится. Смешно. Смеяться тоже было больно, но и остановиться не получалось. А, может, он уже и не притворяется? Может, правда рехнулся? Покажи дурачку палец — смеяться будет. Особенно смешно то, что не будет никакой каторги. Или палач «ошибется», или втихую в камере придушат, чтобы не прочухался да не начал снова отпираться, когда до суда дойдет. Слишком уж много внимания к этой смерти. И стоило столько терпеть, если он так и этак покойник, а мертвецу плевать на позор?

Судья выругался. Ну да, признания безумца не считаются. И свидетель, как на грех…

— Прикидывается. Вы не представляете, насколько они изворотливы.

— Отчего же, представляю. Я пошлю за лекарем, чтобы проверил.

— Не стоит. Погодите.

Судья отошел от двери. Гуннар все же поймал ничего не выражающий взгляд Руни. А если та черная тень — все же он? Кажется, тот был ниже, но именно что кажется… Если это все же его рук дело, то понятно, почему он рвется разузнать у судьи, что к чему. И не помочь хочет, подчинив разум, а заставить сказать то, что ему нужно. Не получилось. И это тоже невероятно смешно. Гуннар продолжал хихикать, когда судья снова присел напротив, заглядывая в лицо.

— Пожалуй, вы правы, пусть отдохнет, пока и в самом деле не свихнулся. Странно, вроде крепкий. — Он выпрямился. — Я и сам устал, если начистоту.

— Понимаю. Позволите угостить вас обедом?

— С чего бы такая щедрость?

— Можете считать это попыткой примирения. Глупая вражда между стражей и судом началась до нас и не нами закончится, но делить-то нам на самом деле особо нечего.

Судья, полуобернувшись, махнул рукой, мол, пока хватит. Веревка ослабла, и, не удержавшись, Гуннар рухнул на бок и снова провалился в темноту.

Очнулся он в камере, может быть, и в той же самой, кто там разберет, когда всего освещения — отблески факела откуда-то из конца коридора. В этот раз караульный по ту сторону решетки не торчал — и правда, теперь уже незачем, Гуннар и до поганого ведра без помощи не доберется.

Сколько времени прошло? Впрочем, какая разница, Руни ничего не станет делать, это очевидно — доходное место и хорошие отношения с сослуживцами наверняка дороже. Значит, если чего и ждать, так продолжения допроса — при мысли об этом Гуннара затрясло. Оставили бы ему рубаху — скрутил бы веревку да удавился, только те, кто здесь приглядывал за узниками, тоже не дураки. А до такой степени отчаяния, чтобы последние подштанники на удавку пустить, Гуннар еще не дошел. Может быть, потом и станет все равно, а пока передернуло от мысли, что его найдут с синей мордой, вывалившимся языком и голым задом. Он закрыл глаза, свернувшись в клубок, и попытался не думать, потому что мысли в голову лезли совсем уж нехорошие.

Не отвлекли бы судью — как пить дать оговорил бы и себя, и любого, на кого укажут. Хотя еще успеется, оговорит, никуда не денется. Нет, все-таки надо было рубить стражников. А трясет его на самом деле не от страха, а от холода — или лихорадка началась?

Гуннар потерял счет времени еще в допросной, а теперь и вовсе перестал понимать, на каком он свете — проваливался то ли в сон, то ли в беспамятство, рывком выныривал оттуда, неловко пошевельнувшись, снова сворачивался в клубок, безуспешно пытаясь унять дрожь.

Заскрипел засов, Гуннар не поднял головы — было бы на кого там смотреть. Караульные, сейчас утащат в допросную, и все начнется сначала. Зато согреется — вон, уже в жар бросило. Почему нельзя свихнуться по собственной воле? От него бы отстали… может быть.

— Вставай, — пнули его под бок. Вроде бы несильно, но и этого хватило, чтобы дернуться и зашипеть сквозь зубы. Успеет еще накричаться. Подняться получилось, правда, не сразу. Идти — нет, при первом же шаге повело в сторону. Влететь головой в стену со всей дури не дали, подхватили под руки, снова заставив зашипеть, поволокли прочь. Не в ту сторону, что в прошлый раз, значит, все-таки камера другая. И лестницы наверх вроде не было, и дверь…

За дверью оказалась комната, залитая солнечным светом, настолько ярким, что Гуннар зажмурился и попытался заслониться рукой — но не сумел ее поднять. Кое-как разглядел очертания троих мужчин. И голоса снова были знакомыми.

Его бесцеремонно усадили на лавку, приложив спиной об стену — в этот раз крик удержать не удалось. Гуннар зажмурился сильнее, затряс головой. Вот так и сходят с ума. Некому тут ругаться голосом Эрика. Эк заворачивает…

— Еще пара слов в том же духе и окажетесь в камере за неуважение к судье, — и этот здесь. Что он задумал? Поманить надеждой, чтобы окончательно лишить рассудка? Так и без того уже…

— Вот уж не думал, что уважаемый судья примет все безадресно высказанное на свой счет.

Точно Эрик, можно даже глаз не открывать. Язык у целителя порой был вовсе без костей. Сам Эрик смеялся — учитель, мол, попался хороший.

— Хватит! — это Руни. — Нашел время.

Гуннар уставился на обоих, окончательно потеряв дар речи.

— И все же я был прав, и этот убийца вам не только знаком, но и чем-то дорог. — Снова судья.

— Мне дорога честь правосудия, как и вам, полагаю, — Руни тонко улыбнулся. — И очевидно, что из-за решетки он убить не мог. Как должно быть очевидно и вам.

— Мне очевидно, что у него был сообщник. Который повторил убийство, чтобы отвести от него подозрения.

— А верховному судье, расспросившему стражников и внимательно прочитавшему протоколы допроса, очевидно совершенно иное.

Зря, выходит, он на Руни напраслину возводил — до верховного, члена городского совета, добрался. Но о каком убийстве и каком сообщнике речь?

Судья усмехнулся.

— А говорили, нечего делить.