Овсянка, мэм! - Анна Орлова Страница 20

– Вы серьезно думаете, что я рискну что-нибудь съесть в этом доме? – с веселым ужасом спросила Леона Фаулер, когда дворецкий поставил перед ней тарелку.

– Съешь вареное яйцо, – посоветовал профессор хладнокровно. – Или фрукты, в них затруднительно добавить яд.

И намазал тост мармеладом.

Лицо дворецкого стало вовсе уж скорбным, будто он собирался выйти из столовой и не мешкая утопиться.

– Уильямс, будьте добры, – позвала я с улыбкой, – наложите мне побольше.

Он благодарно просиял, сказал с достоинством:

– Конечно, мисс.

– А вы смелая женщина, мисс Райт, – заметил мистер Гилмор, который даже не притворялся, будто что-то ест.

– Едва ли, – пожала плечами я. – Просто вряд ли кому-то в этом доме вздумается меня отравить. И, между нами говоря, после жареной саранчи меня трудно чем-то удивить.

– Фу-у-у! – скривилась Леона, прикрыв ярко накрашенный рот рукой. – Какая мерзость!

– Не ты ли тянула в рот муравьев? – хмыкнул профессор Фаулер. – И говорила, что они приятные, кисленькие.

– Мне тогда было семь лет! – вознегодовала Леона. – Между прочим, я сто раз ездила с тобой, и никаких тараканов мы не ели.

– Я брал тебя в самые безопасные экспедиции, – напомнил он, улыбаясь, и откинул со лба золотистую челку.

Леона надулась и по-детски показала ему розовый язычок.

– Мог бы и подыграть.

– Можно узнать, чего мы ждем? – поинтересовалась леди Сибил, прерывая их пикировку. – Сутки ведь уже прошли, не так ли?

И чуть заметно поежилась, точно мысль о смерти старой подруги вызывала у нее озноб. На правах больной она расположилась в удобном кресле, которое специально ради нее принесли из гостиной. Под больную ногу ей примостили обитую бархатом скамеечку, а под спину – штук пять вышитых подушек.

– Доктора, – ответил инспектор, взглянув на часы. – Он обещал вернуться к десяти.

– Думаете, еще кого-нибудь отравят? – Леона отвлеклась от апельсина, который ей пришлось очистить самой.

Джентльмены, несмотря на ее кокетливые взгляды, на помощь не спешили.

– К слову, – улыбка мистера Гилмора стала мефистофельской, – Фаулер, вы не правы. Фрукт нетрудно отравить с помощью шприца.

Леона подавилась и закашлялась.

– Откуда такие познания? – ядовито поинтересовался профессор, хлопая сестру по спине.

Священник сказал с упреком:

– Мистер Гилмор! – и покачал головой.

Чарльз Гилмор поднял руки и рассмеялся.

– Сдаюсь, сдаюсь. Простите, не удержался.

Инспектор выглянул в окно, которое выходило на подъездную аллею, и запоздало пояснил:

– Я заручился помощью доктора на случай, если дамам станет дурно. Вот и он, кстати.

– Разумно. – Леди Присцилла отрывисто кивнула и встала. – Прошу меня извинить, мне нужно подготовиться.

Она вышла, а инспектор попросил, не повышая голоса:

– Леди и джентльмены, пожалуйста, отойдите к стенам.

Это походило на дрянной спектакль в каком-нибудь любительском театре. Портьеры задернуты. Ковер свернут. Стулья полукругом расставлены вдоль стен, оставляя свободной импровизированную сцену. Почти в центре, на том самом месте, где лежала умирающая леди ХХХ, теперь мелом вычерчена пентаграмма. По углам ее толстые свечи, а в центре красуются бриллиантовое колье, соболье манто, горшок с геранью и – вершина абсурда – тарелка с засохшими остатками овсянки. Реквизит? Подношение духу?

– Любопытный натюрморт, – вполголоса заметил Чарльз Гилмор, ухмыляясь совершенно беззастенчиво.

Инспектор пожал плечами.

– Указание леди Присциллы.

– А, помню. Что-то живое и что-то мертвое. – Мистер Гилмор пододвинул мне стул.

– Можно подробнее? Я ничего не поняла! – жалобным голоском маленькой девочки попросила Леона Фаулер и захлопала ресницами. Только густой слой туши образу ребенка не очень-то соответствовал.

Мистер Гилмор оглянулся через плечо и неопределенно повел пальцами.

– Насколько я понял, нужно что-то вроде… приманки?

– Якоря, – подсказал профессор, кажется знающий все на свете. – То, что покойная больше всего любила при жизни. И то, что связано с ее смертью… Викарий, с вами все в порядке?

Священник и впрямь был бледен, на лбу блестели капли пота.

– Да-да, – часто заморгал он, теребя закладку молитвенника. – Знаете, я… я ужасно боюсь призраков!

– Бояться нужно живых, – посоветовал инспектор серьезно.

Викарий лишь беспомощно улыбнулся. Доктор Пэйн порылся в своем саквояже и заставил священника выпить какую-то подозрительно пахучую микстуру. Я повела носом. Сдается мне, коньяка в ней было больше, чем валерьянки. Зато викарий порозовел на глазах.

– Может, мы наконец начнем? – скучающим тоном предложил Родерик Хьюз и закинул ногу на ногу. – Вообще-то у меня другие планы на остаток дня.

Он совсем не скорбел о леди ХХХ. Интересно, а Роуз будет плакать на моих похоронах? Кроме нее, у меня никого нет.

Я взглянула на племянницу, которая сидела, сложив руки на коленях, и смотрела прямо перед собой. Место она выбрала, как нарочно, в другом конце столовой. Или просто решила сесть рядом с доктором Пэйном? Да нет же. Готова поклясться, Роуз все утро меня избегала. Хотела бы я знать: почему?

Несколько утешало, что Родерика она избегала тоже.

– Думаю, мистер Хьюз, торжество справедливости куда важнее ваших планов, – заметил инспектор с холодком.

Родерик скривил губы.

– Кому это нужно? Мертвых не вернуть.

– Закон смотрит на это иначе, мистер Хьюз. – Инспектор повернулся к констеблю Греггсону, который замер у двери с таким видом, будто стоял на часах у входа в королевский дворец. Даже живот как мог втянул. – Констебль, пригласите леди Присциллу.

– Да, сэр! – рявкнул он так, что леди Сибил поморщилась, и утопал в коридор.

Второй констебль, худой и нескладный юноша в чуть великоватой форме, торопливо затачивал карандаш. Блокнот он уже держал под рукой, готовясь стенографировать. Очевидно, к инспектору прибыло подкрепление.

Леди Присцилла потрясала воображение: босая, простоволосая, в каком-то немыслимом балахоне из дерюги, подпоясанном обычной веревкой. Седые волосы спадали волнами почти до колен, глаза поблескивали колдовской зеленью.

– Ах, какой типаж! – воскликнула Леона и захлопала в ладоши.

– Мисс Фаулер, прошу вас, – сказал инспектор с упреком.

– Извините, – тонким голоском повинилась она, опуская лукавые глаза. – Я больше не буду.