Проклятый город - Павел Молитвин Страница 19

Ну потаскали бы месяц-другой по лабораториям, поизучали кровь, мочу, кал, что там еще интересует этих… — куратор употребил словцо, лучше других передающее его отношение к метазоологам и хозяевам их. использующим в борьбе с конкурентами самые мерзкие и недостойные приемы. Помурыжили бы малость, а потом пристроили к делу. Промышленный шпионаж, а тем паче диверсии — работа доходная, хотя и грязная. Так ведь и Оторва не ангел! А вивисекцией эти ублюдки начинают заниматься, только ежели сенситивные способности мутантов нуждаются в усилении или очень уж тупой пациент попадется, категорически от взаимовыгодного сотрудничества отказывающийся…

Визор издал резкую трель, Илья Михайлович вздрогнул и гневно ткнул клавишу включения связи. На экране появилось розовощекое лицо Сиротюка — начальника седьмого полицейского управления города.

— Наше вам с бубенчиками! Что там у тебя, Михалыч, деется? Повязали твои парни строптивца, высылать ребят с ордером?

— Деялось бы что, сообщил! — ворчливо отозвался куратор. — Улетел от меня сокол ясный. Сам его лови, а я. что мог, сделал. Больше он на моем горизонте не появится, и слава богу. И так из-за него без любимого глиссера остался.

— Узок у тебя горизонт, Илья Михалыч. Да и позиции странная — изгадил дело и в кусты. Ну хоть чем-то помочь можешь или и дальше будешь всесветную давалку из себя корчить? И вашим и нашим, лишь бы только тихо, пристойно и, желательно, с предоплатой?

— Шел бы ты, Андрей Авдеевич, на… — куратор сделал паузу и, почувствовав, что этак можно всерьез рассориться с нужным человеком и нажить себе никчемушные хлопоты, неожиданно добавил: — А впрочем, черт с тобой. Вот тебе адресок, где, по оперативным сведениям, может эта гоп-шарага отсиживаться. Своих я туда, сам понимаешь, отправить не могу, дабы брожения незрелых умов не провоцировать, а ты попробуй. Авось что получится, ежели поторопишься…

— Подводное укрытие? — румянец на щеках Сиротюка заметно угас. — Вот спасибо, удружил, век не забуду…

— А ты думал, они твоих парней в «Хилтоне» дожидаться станут? Не в сказку попал, как потопаешь, так и полопаешь! — злорадно расхохотался Илья Михайлович и утопил клавишу отбоя.

На его памяти не было случая, чтобы курсанты сталкивались с полицией, но теперь прецедент появится. И это хорошо, потому что он, безусловно, подсобьет спесь с этих долбаных блюстителей долбаного порядка, по укоренившейся издавна традиции связывавшихся только с теми, кто был заведомо слабее. Арестовать несчастную женщину, в исступлении ткнувшую изверга-мужа кухонным ножом, несравнимо легче, чем взять за жабры боевиков из «Желтокружья», но с чего они решили, будто управиться с курсантами Морского корпуса для них раз плюнуть?

«Погоди же, Андрей Авдеевич, вот ужо сядешь писать похоронки на своих парней, попомнишь, как корил меня в узости горизонта. А ежели к появлению твоих трупоедов еще и Радов в Укрывище пожалует, небо им вовсе с овчинку покажется. Это тебе из кресла твоего уютного видится, что мои такие же, как твои, только с ленточками, так нет же! Они „не токмо за себя, а и за друга свои постоять горазды“. И коль четверо курсантов одного шаркмена взять не смогли, так уж десяток твоих копов он по ветру рассеет».

Успокаиваясь, Илья Михайлович достал из коробки длинную толстую сигару, но закуривать раздумал. Повертел в руках, подумав, что пытаться арестовать шаркмена так же глупо, как арестовывать ветер. В него надо сначала из игольников палить, а уж потом, когда он через часик-другой, по рукам и по ногам связанный, в себя приходить начнет, об аресте разговаривать и ордер предъявлять. Теперь это, впрочем, не его забота. Сведениями о девице Четырехпалого он Сиротюка снабдил, адресок Укрывища дал, с остатками радовской «дюжины» свел, а уж сумеет ли, нет ли Андрей Авдеевич этой информацией с толком распорядиться, его печаль. Илье Михайловичу помоги Господь слухи об аресте Четырехпалого и исчезновении половины 32-й «дюжины» в нужное русло направить и недовольство курсантов в зародыше подавить. Уже за одно это мцимовское руководство памятник ему воздвигнуть должно и зелененькими завалить, а оно…

— Боже мой, о чем это я?! Зачем? — с тоской в голосе прервал сам себя Чернов, почувствовав внезапно всю правоту сказанного о нем начальником седьмого полицейского управления. А ведь и впрямь всесветная давалка! Радова арестовать не рискнул, зато Укрывище вылал, о девице его все что знал сообщил, курсантов своих за гроши ежегодно мцимовцам продает — всем угодить хочет, и себя не обидеть. И так уже десять без малого лет.

— Господь Всеблагой, да разве это жизнь? — подняв глаза на висящую справа от стола икону Христа Пантакратора, вопросил он и от души позавидовал Радову, нашедшему в себе силы поступиться всем ради своих воспитаников и товарищей по оружию. Ради того, что считал своим долгом и что давно представлялось куратору пустыми словами, лживыми сладкозвучными фразами, лишенными на поверку всякого смысла…

3

Попетляв, чтобы сбить со следа погоню, Радов отправился фул-спитом на Петроградскую сторону. Порвав с Морским корпусом, он уже не мог рассчитывать на выходное пособие и, поразмыслив, решил, что в нынешнем его положении было бы непозволительной роскошью не попытаться загнать скоростной глиссер Чернова хотя бы за полцены. Он знал по крайней мере три места, где можно сбыть с рук краденую технику — кое-кто из курсантов, когда уж очень донимала нужда, не считал за грех умыкнуть у зазевавшихся ротозеев моторную лодку, катер или даже прогулочную яхту, а Юрий Афанасьевич, пользуясь узнанными у своих подопечных адресами, случалось, толкал по сходной цене захваченные во время операций плавсредства, на что начальство, как правило, смотрело сквозь пальцы.

Наименее прижимистым из барышников был Шпырь — весельчак и выпивоха, державший мастерскую на Большой Пушкарской, где он, заняв все три надводных этажа семиэтажного некогда дома, с десятком помоганцев перекрашивал корпуса, перебивал номера на моторах и иными несложными способами менял родословную купленных по дешевке суденышек, выставлявшихся потом для продажи на Охтинской ярмарке. К нему-то и держал путь Юрий Афанасьевич, старательно избегая полицейские посты и размышляя о том, что теперь за него возьмутся всерьез и ему с осколками «дюжины» надобно подобру-поздорову убираться за кордон. Илья Михайлович недвусмысленно дал ему понять, что, хотя крови его не жаждет, сам против МЦИМа не попрет, и значит, налетчиков ищут не только мцимовские вохры, но и получившая доступ к их личным делам полиция. Ну что ж, может, оно и к лучшему, и мечте о Большом Барьерном рифе суждено сбыться раньше, чем он предполагал…

Отыскав знакомый дом, Радов завел глиссер на парковку, представлявшую собой заполненное всевозможными суденышками пространство, окруженное с трех сторон облупившимися, нежилыми на вид зданиями. Четвертый дом, замыкавший некогда двор-колодец, оказался под водой, и на его крыше Шпырь, по-видимому, установил сигнализацию, поскольку не успел Радов пришвартоваться к длинному прямоугольному понтону, как из окна над его головой раздался не слишком любезный голос:

— Ты, дядя, по делу сюда зарулил или адресом ошибся?