Судьба и другие аттракционы - Дмитрий Раскин Страница 14

— Профессор поскромничал — говорит Энди, уютно устроившись в кресле, нога на ногу, в руке бокал с коньяком (это тоже была демонстрация: не хочешь официоза, так вот тебе гиперраскованность), — точнее, шеф просто не опустился до оправданий. Он десять лет пытался улучшить природу наших замечательных альфов.

— Вот как? Почему же Ульрика обвиняя его за всё, ни полслова не сказала об этом?

— Забыла, — пожал плечами Энди. — Таких как она, интересует только результат. Причем не некоторый, а окончательный. Это я к тому, Глеб, что «некоторый» всё-таки был. То, что ты видел — те милые сцены, да? — это уже благодаря многолетним усилиям нашего Снайпса. В смысле, раньше (в предыдущем поколении) всё было несколько мерзостней. Поверь на слово. А можешь и не на слово. Я пришлю тебе распечатки с аппаратуры Бергса.

— Над чем ты сейчас работаешь?

— Да так, ничего серьезного. — Энди сделал глоток из своего бокала. — Налаживаю систему камер, что будет фиксировать всё, что произойдет на этой планете в течение ближайшей тысячи лет. Так что результаты нашего труда будут запечатлены. В этом сомнения нет. — Он сделал еще глоток. — Сомнения только в наличии зрителя.

— Если ты о земном зрителе, — улыбнулся Глеб, — сейчас время потери интереса к вашей станции, вообще к эксперименту. Но когда-нибудь придет пора противоположной крайности.

— Спасибо, утешил.

— Ты, Энди, всегда был сторонником невмешательства?

— Потратить столько лет своей жизни, дабы удостовериться в изначальности собственной правоты. Что может быть лучше, правда? Профессор и Ульрика, как ты уже понял, ничем подобным не могут похвастать.

— С чем ты вернешься на Землю? То есть чем займешься?

— О, у меня куча планов.

Глеб понял. Энди догадывается, что Снайпс и Ульрика не вернутся.

— Правда, я вряд ли узнаю кого на Земле, будет трудно разыскать знакомых, — развивал свою мысль Энди, — но в этом, согласись, Глеб, есть и свои преимущества. Особенно, если вспомнить, что я брал кое у кого взаймы. — И вдруг другим тоном: — Профессор и Ульрика хотели глубины , так? Они ее получили. Но разве для этого надо было выламываться из человеческого нашего?! Надо ли было выламывать этих несчастных аборигенов из им предстоящего, им положенного? Огребли глубины по полной, кто бы сомневался. Но тебе не кажется, что глубина у них получилась мутной? Я, кстати, и не против. Но вдруг так захотелось чистоты. — Он удивился сам. — Чистоты глубины? Ладно, это не для моего мозга. — После паузы: — Все, что зависело от меня, я им сделал. — Он вернулся к прежнему тону: — Спроектировать биосистему, подогнанную под их любимую омегу — пожалуйста. Сделать так, чтобы в будущем у них был стимул к труду и творчеству, но чтобы никакой тупой, беспросветный труд не подавлял творчества… Я старался. Так что есть надежда, что мы получим философствующую, поэтичную и в то же время технически продвинутую цивилизации. Между прочим, Ульрика в этом сомневается.

— А профессор?

— Для него это уже детали, пусть и довольно любопытные. Давай-ка еще. — Энди показал на свой пустой бокал.

Глеб разлил коньяк. Они салютовали друг другу бокалами, сделали по глотку и продолжили.

— Как знать, Глеб, может и нас в свое время скорректировал какой-нибудь инопланетный Снайпс?

— Вряд ли.

— Это потому, что мы получились не очень, да? Но наш «Снайпс» вполне вероятно мог быть вообще не антропоморфным, так что не удивительно.

— А что это у Снайпса здешнего за «последний шаг»?

— По-моему, это самогипноз.

— ДНК человека положила предел их фантазиям?

— И слава богу. Им и так удалось больше, чем положено человеку. А я, если честно, устал. И от того, что тебя каждый день призывают предвкушать новую эру (представь, можно устать от созидания мира Добра!), и от их бесконечной, бездарной скоблежки. (Почему мир грядущего счастья создается в унылых дрязгах?) Да! Оцени, профессор в порядке компромисса, дабы задобрить Ульрику, соизволил убрать у всех альфов генетическую предрасположенность к онкологии. — Энди начал хохотать. — Поставить крест на их будущей цивилизации и избавить от рака, до которого просто не будут доживать, если у них нет цивилизации.

Глеб заразился от него этим хохотом.

Уже на крыльце (Глеб вышел его проводить) Энди, глянув в окошко Марии, сказал:

— Я предлагал им скрестить твою соседку с современным человеком.

— Это пошло.

— Нет, я имел в виду пробирки и всё такое, ничего фривольного, — замахал руками Энди. — Конечно, пошло. Но когда тебе всё время долбят: истина, смысл. А я вот, знаешь, мне бы просто жизни. Понимаю, да — «просто жизни» это тоже химера, только, в отличие от их химер без всего этого пафоса трансценденции и трансцендентного. В ней скепсис, уже хорошо, не так ли? «Просто жизнь» не дотягивает, конечно, она ниже истины, смысла…

— Но в ней есть что-то такое, чего не хватает истине, смыслу? Ты, Энди, начал об этом?

— «Просто жизнь», быть может, отчасти низка, но права — ниже, но шире истины, смысла.

— Может, была бы права, — ответил Глеб, — если бы не была сколько-то пошлой и с извечной своей претензией на тотальность.

— Но я имею право на пошлость, — начал Энди, — если она не агрессивна и…

— Это тоже химера, — перебил его Глеб.

— Право на пошлость?

— Пошлость без агрессии.

— А-а, ну да. То есть тебе вслед за Ульрикой тоже надо вступать в клуб профессора Снайпса. Ты же их — их до мозга костей. Я понял! А волею судеб тебя прислали закрыть нашу лавочку. — Далее, без перехода: — Как только профессор не бросился на поиски гена пошлости? Надо будет ему подсказать. Но право я всё равно имею.

— Но ведь ты не часто им пользуешься?

— Ты, кажется, пытаешься льстить?