Осьмушка - Валера Дрифтвуд Страница 14

Пока досиживают свой черёд на кошачьем посту, Пенни не уходит, хотя старшак вроде как позволил. Тут, рядом, ей почему-то легко представить, что всё хорошо. Не поверить, конечно нет, вот ещё глупости, Пенни такое давно переросла. Но вообразить-то можно. Понарошечку.

А вот если теперь уйти в свой закуток, то непременно сама себе начнёшь объяснять, что почём на самом деле, и снова станет обидно. Позлиться на Штыря всегда успеется. А вот притвориться самой себе, что всё действительно хорошо…

Штырь говорит ещё одну вещь, очень странную, почти бессмыслицу, и от этого Пенни чувствует себя ещё больше понарошку, будто в полусне.

–А вот что тогда у тебя с Хильдой злой драки не вышло – хвалю, Резак.

Пенелопа-то знает, что эта нелепая похвала не имеет к ней настоящего отношения, ну, заступорило её от неожиданности, подумаешь, это же промашка, а никакая не заслуга, чего бы там себе старшак ни думал. Но ведь можно же и представить, что похвалили всерьёз и за что-нибудь стоящее, будто бы она, Пенелопа Уортон, вполне это заслужила и вообще молодцом. Это всё равно что в детстве с игрушками играть, когда никто не смотрит: пускай чушь, пускай ерунда и не по правде, а всё-таки удовольствие.

* * *

К матушки-Дрызгиному двору собираются сперва всего пятеро, вместе с Ковалем. Поклажи с собой не берут многой, видимо, в надежде чего понести обратно. Конопатый спрашивает: «Кто ещё с нами лишний не будет?» – и Пенни всё поглядывает на Штыря: ждёт ли тот, что она вызовется? Против будет или наоборот? Но бесячему старшаку похоже фиолетово, ничего он особо от неё не ждёт, а только втолковывает мелюзге – по голосу слышно, не в первый раз: «Вот клычки менять начнёте, тогда и будете у меня в развед бегать, а ты, Руби… ну, когда примерно с Марра в рост вытянешься».

Пенелопе любопытно посмотреть, какое там у дварфов житьё. Трудно представить, что они так уж запросто ладят с орками – больно уж разные. Нет, конечно, Коваль ей обещал поездку в Дарлинг, а значит, и у матушки Дрызги раньше или позже она побывает – грузовичок-то у кого брать,– но любопытство, неожиданно сильное, так и чешется внутри, так и толкается с обычной Пенниной осторожностью не высовываться и не лезть на глаза лишний раз. Ей приходит вдохновение снова притвориться, сыграть в игру «всё хорошо, я же здесь своя, я же Пенни-Резак, своя в доску».

–Может, я пойду?– говорит она.

Никто не против. А Ёна-голубоглазый, он в числе пятерых разведчиков – тот ещё и радуется, как дурак, как будто они с Пенни такие уж друзья и закадыки.

* * *

Хотя идти разведывать до матушки Дрызги решено завтра по самому раннему утречку, костлявые решают по такому случаю как следует намыться – будто не запылятся и не употеют потом как черти за полдня-то пути! Тянуть опять брезенты и греть воду для своей персоны Пенелопе лень. Она уже сыскала себе отдельное местечко, где возле берегового изгиба довольно густо поднимаются разные хвощи и невзрачная лопушня, вроде непомерно разросшегося подорожника – орки называют её чистухой. Да и острых камешков на дне тут поменьше, а песку побольше, что тоже приятно.

Отсюда слыхать, как костлявые там плещутся, покрикивают, ржут гиенами – впрочем, ведут себя гораздо сдержаннее, чем на прежнем озере, да и в воду нырять далеко не лезут, чтобы не беспокоить сирен. Прежде чем раздеться и пойти мыться, Пенни всматривается – не мелькнёт ли где-нибудь сиренья дозорная, не прищемит ли нутро ощущением близкого и чужого присутствия? Нет, сегодня поблизости никто из их племени не болтается, и то хорошо. Ту хрупкую маленькую сирену, которая чуть мозги ей не расплющила своим визгом, Пенни больше ни разу не видела: меняться добычей всякий раз являются другие, сильные, скуластые, и явно пошире в плечах… Хорошо, хоть постоянно не пасут, можно наконец и сполоснуться со спокойной душой.

А постыдить себя же за мимолётное сожаление можно когда-нибудь потом.

Приятно заходить в воду без спешки, поглядывать на зыбкое отражение, совсем не такое беспощадное, как бывало в зеркале.

Прежде Пенни вообще должна была за многое стыдиться. За лень, когда уроки никак не лезут в башку. За плохой почерк. За глупые ошибки. За то, что вечно ходит растрёпой – ну не ложатся жёсткие кудри аккуратненько, хоть что ты с ними делай. За несуразно оттопыренные уши. За то, что рано вытянулась в рост длиннее большинства сверстниц. За прыщи. За «нездоровый цвет лица». За всё нелепое тело, костистое и некрасивое. За злость. За драки. За громкий смех. За то, что лыбишься. За то, что ходишь букой с мрачным таблом. За то, что рядом крутишься и вправду хочешь помочь – подлизываешься, значит, подхалимка.

За то, что увиливаешь и на глаза не показываешься, сколько возможно – дрянь неблагодарная, нет чтобы помочь. За разные вещи, о которых не то что спрашивать – думать и то нельзя, «у нормальных девочек так не бывает». Первую семью она и не помнит. Вторую – неохота и вспоминать. Вот в третьей семье было не так, было нормально, и даже совсем стало почти хорошо, до того, когда…

«А это пятая,– вдруг встревает Пенелопе в голову, должно быть, от долетающего плеска и хохота. -

Ты слышишь-то хоть, как тебя ребята зовут? Воартн-Резак.

Ты земляных мастей.

Шкурка с пеплом.

Бегаешь – можешь!

Смеёшься-то как хорошо, Резак, я впервой слышу.

Гнида, нутро гнилое и мозгов нет».

Пенни оскаливается, зло бьёт кулаком по своему отражению в озёрной спокойной воде. Разом окунается с головой, задержав дыхание, чтобы подольше не выныривать.

* * *

Маленький, лёгкий отряд на пути продвигается живо, гораздо быстрее, чем когда они кочевали полным кланом, со старухами и детьми. Сейчас не то. Где шагом идут, где и впробежку. Хотя, по Пенниному мнению, на сколько-нибудь серьёзную «разведку» это вовсе не похоже. Ни от каких случайных глаз они не скрываются. Ржавка так вообще прямо на ходу мычит свои запевки, то со словами, то просто так, одним голосом. Пенелопа особо не вслушивается, а вот конопатый Коваль вдруг заливается румянцем хуже школьницы, смешно морщит физиономию, посмеивается:

–Ну, да разве так всё было? Передали мясца, а они нам рыбину, ничего такого героического.

А, понятно. Значит, Ржавка всё-таки сочиняет песню про то озёрное стояние. Ух, как вспомнилось – даже холодок по хребту побежал. А интересно, с какого момента там начато, есть ли про неё, Пенелопу?..