Сага о Тимофееве (сборник) - Евгений Филенко Страница 13

У Тимофеева болели зубы.

Нет нужды подробно описывать его ощущения. Собственно, болел один-единственный левый нижний коренной, но в силу подлой солидарности все прочие зубы дружно ему подыгрывали. Тимофеев не мог ни пить, ни есть, ни разговаривать. А тем более, что самое неприятное, – думать. Ему было «плохо и нехорошо», как мог бы написать любитель тавтологий сэр Томас Мэлори в своей «Смерти Артура». Тимофеев умирать, подобно королю Артуру, конечно же, не собирался. Но радость бытия вот уже два дня как напрочь его оставила.

Он сидел на диване, закутавшись в одеяло и забившись в угол, и ныл: «У-у-у… у-у-у…» Но напротив него пребывала любимая девушка Света, а поскольку Тимофеев как-никак являлся мужчиной, то ныл он про себя.

– Витенька, – участливо промолвила Света, у которой сердце рвалось при виде страданий своего суженого. – Может, все-таки к врачу?..

– Мымм! – отозвался Тимофеев, что должно было означать самую энергичную в его положении форму протеста. Если бы он мог, то мотал бы головой и всеми конечностями, но вынужден был ограничиться плавным помахиванием указательного пальца.

– Легче будет! – соблазняла его Света. – Сразу же!

– У-у!.. – не удержался Тимофеев.

Девушка шмыгнула носом от прилива жалости и, чтобы скрыть минутную слабость, отправилась на кухню заваривать очередную порцию дубовой коры.

О тимофеевской немощи знали все. Поскольку хворь в силу неистребимого закона подлости совпала с защитой курсовых работ, друзья народного умельца изыскивали радикальные средства вернуть его в строй – пусть на время. Благой помысел заманить его к зубному врачу давно уже представлялся всем несбыточной мечтой. Положение усугублялось тем обстоятельством, что срывалась защита и у девушки Светы, не отходившей от скорбного зубами возлюбленного. Так что спасать нужно было сразу двоих.

Пока Света колдовала над плитой, к Тимофееву наведался его лучший друг Николай Фомин. Не было случая, чтобы он оставил его в трудную минуту.

– Эх ты… – тяжело уронил он. – Мужик, называется! Вот, помню, был у меня ситуаций. Дело уже к десантированию, сейчас люк распахнут и трап вытолкнут, и тут меня прихватило. Тоже, понимаешь, левый нижний коренной… Ну, думаю, вот и отпрыгал свое, не поймут меня боевые товарищи, заклеймят за трусость и отступничество. Нагибаюсь к дружку: «Слушай, Гена, врежь ты мне правым крюком порезче! Есть такая объективная необходимость…»

Фомин исподлобья бросил взгляд на страдальца, надеясь увидеть его положительную реакцию на свою речь, призванную пробудить в Тимофееве зачахшее было мужество. Но ожидаемого эффекта не последовало. Слабым жестом Тимофеев показал Фомину на его левую щеку, и бывший морской пехотинец сконфуженно умолк. Все было ясно без лишних слов. Так как правильная натура Фомина была чужда любой лжи, даже во спасение, то щеки его полыхали, словно запрещающий светофор. Особенно старалась левая, скрывавшая нетронутый пороками нижний коренной.

– Чем закончилось… – замялся Фомин. – Как только люк открыли, все само прошло. От стресса…

Тимофеев со стоном вздохнул.

Фомина сменил Лелик Сегал. Ему в должности сотрудника вычислительного центра курсовые никак не грозили, но оставить своим вниманием Тимофеева Лелик тоже не мог. Правда, в силу особенностей натуры, ничего путного присоветовать он был органически не способен.

– Тимми, – сказал Лелик. – Я знаю, что тебе нужно, ровесник мамонта [1]. Есть рецепт отпадного фирменного коктейля, после которого ты ничего не будешь чувствовать. Называется «Тундра». Выпить сто пятьдесят «Пшеничной», потом не закусывая – столько же «Сибирской». И попрыгать, чтобы как следует перемешалось.

Тимофеев уже не мог шевелиться, чтобы напинать Лелику за кощунство. Поэтому он слабо поморщился и снова с головой ушел в неприятные ощущения.

Вернулась девушка Света и поставила перед ним кружку с бурым отваром.

– Витюля, – сказала она строго. – Наберись мужества, встань и пополощи этим зубы. Если не поможет, заварю тебе корень подсолнуха.

«А если и это не спасет?» – безмолвно вопросил взгляд зубовного мученика.

– Тогда к врачу, – заявила Света. – Свяжем тебя и понесем на руках.

Глаза Тимофеева наполнились слезами.

Тем временем девушка достала из своего портфеля папку с курсовой работой. Черты лица ее прояснились. Она бережно расправила на коленях несколько больших листов бумаги, изветшалых и пожелтевших от древности.

– Такой труд пропадает… – со вздохом произнесла она. – Можно сказать, историческая сенсация года. Это вам не какой-нибудь липовый подьячий Крякутный на воздушном мешке. Представляешь, Витенька, оказывается, и в наших копаных-перекопанных архивах можно совершить открытие. И даже поразительное!

Тимофеев откликнулся невнятным урчанием. Ничего похожего он, разумеется, не представлял. Ему своих забот хватало.

– Вот, взгляни, что я нашла совсем случайно, – попыталась пробудить в нем искорку интереса Света.

Тимофеев скосил на нее печальный взгляд.

– Фто эфо? – пропыхтел он.

– Фрагмент какого-то чертежа. И похоже, очень старинная вещь. Ей здорово досталось от сырости и мышей.

– Мыфы? У наф в афхиве?..

– Ну, в эпофу… в эпоху крепостничества их было предостаточно!

Лицо Тимофеева трагически перекосилось, затем собралось в гармошку, и он с подвизгиванием чихнул. Света поспешно убрала пыльный чертеж подальше.

– Что там нарисовано? – проявил некоторое любопытство Тимофеев, отчихавшись и совладав с попыткой зубов отыграться на нем за своеволие. От глаза Светы не ускользнуло, что это удалось ему подозрительно быстро.

– Машина, – сказала она, почувствовав, что находится на верном пути. – И знаешь что? – девушка предельно понизила голосок, дабы придать ему подобающую таинственность. – По-моему, это рука Леонардо…

– Машина… или рука? – простонал Тимофеев.

– Машина, придуманная великим Леонардо да Винчи! Я же исследовала год назад его манускрипты, правда – по фотокопиям. Уж его-то стиль я узнала бы среди тысяч…

– И что? Узнала?

Света нежно погладила лист пятнистого пергамента.