Игры богов. Сказание первое - Игорь Бусыгин

Просторная Золотая палата (не такая уж она и просторная, тридцать-сорок шагов в длину и двадцать в ширину) украшена полевыми цветами, сосновыми и еловыми лапами, на полу мягким ковром рассыпаны камыш и солома. Сидят богатыри, ждут Великого князя — Олега Вещего, чары наполнены, у кого золотые, у кого серебряные, всем по чину.

Ждут, что он скажет. Олег вошел сумрачный, окинул тяжёлым взглядом Золотую палату, рявкнул:

— Где Богумир?

На дубовых столах — красные скатерти, чтобы не было видно пролитого вина. Печёные лебеди, кусками нарубленные жареные молодые бычки, огромные туры лежат рядом, ждут, когда их будут ломать руками или рубить мечами. И тяжёлый, одуряющий запах трав, вина и мяса…

— Где Богумир?

Скамья хрустнула, тяжёлый как скала поднялся Бронислав, поднял свои чёрно-серые как у замшелого, старого бобра веки.

— Коназ, князь, до нас дошли речи, что ты скоро уйдёшь к Роду… Навсегда…

Дружина замерла в ожидании ответа. Всё заснуло, казалось, что даже терпкое вино заледенело, не находя чарок, ртов. Молчание нависло как тяжёлые, свинцово-чёрные тучи Перуна, все ждут ответа. И тишина…

И заскрипели под мощным, медвежьим телом ступени, пахнуло ярким, солнечным жаром, запахло свежим, берёзовым соком и ещё чем-то звериным, то ли волком, то ли туром.

— Княже, я обращался к Дажьбогу, к Перуну, к Коляде… Все, — он ухмыльнулся во всю свою зубастую, наглую рожу, — пр-р-ророчут тебе смерть, — его голос раскатился по всему детинцу. — И исче, помрёшь от змеюки, что вылезет из коня твоего, а после твоей смерти появится у нас иудейский бог. Ты предал наших богов. Будь ты проклят, а своё проклятие я сделал мощным, ибо самое простое проклятие усиливается смертью… — Богумир всхрапнул, глаза его закатились, изо рта полилась пена, во весь свой огромный рост он рухнул на пол, заелозил бугристыми ногами, руки хватались то ли за воздух, то ли за что-то невидимое.

И жуткий могучий рёв:

— Сдохнешь, ты…

И умер, а ведь известно, что предсмертное проклятие волхва всегда сбывается.

Повисла жгучая, тянущая за душу тишина. Князь поднялся, тряхнул своей огненно-рыжей гривой:

— Убрать это! Пьём… — он замолчал, потом ухмыльнулся, немного подумал и добавил: — Глуп ты был, волхв, но всё равно, я помню, как Богумир возносился к Вышнему на три года, ему справлял службы в небесах, и за это Бог Вышний даровал ему «Ясну-книгу». Я помню, как Богумир стоял коленопреклонённым пред Мировым Древом с Птицею Сва (Посланцем Вышня), а за ним стоял Олень, священное животное Дажьбога и Страж Ирийских Врат. И горел тогда перед нами огонь… И мы, волхвы, поняли, что будет он погашен неумолимым временем, и будет храм разрушен, но останется высеченный в скалах лик патриарха Богумира. И будет он по-прежнему стоять на коленах пред Богом и Птицей-Матерью Сва, и будет молить Вышнего о потомках своих, которые отвернулись от пращуров. И придет другая вера, вера в бога-человека, но пройдут сотни лет, а может и тысячи, и наша вера возродится.

И начался пир. Всё, что лежало и стояло на столах, было съедено вмиг, как будто воеводы и дружина не ели месяцами.

Слуги, как тараканы, весело засуетились. На тяжёлые дубовые столы начали подавать блюда с печёными лебедями, жареной олениной, в огромных чашах — дурманящую запахом рыбу, покрытую золотистой корочкой, а к ней — огромные миски со сметаной, тонкогорлые кувшины с вином, бочонки с брагой и бочки с пивом. Самым прославленным витязям наливали густое, терпкое фалернское, во дворе стояли огромные котлы, где варилась похлебка, гречневая каша; горели, пожирая воздух, пляшущие костры, на них целиком жарили туров, а отдельно к пиву поварята вылавливали здоровенными сачками красных, ароматно пахнущих от разных трав, огромных, с полруки раков.

Олег поднял руку, шум в палате мгновенно стих:

— Подать всем золотые кубки!

Слуги мгновенно заменили все скатерти на чистые, пахнущие свежестью и ещё чем-то весенним, перед каждым витязем поставили огромные, в четверть ведра, массивные золотые кубки.

— Налить всем вина, что пьют Лев, Александр и Константин — великие цари греческие, чтобы они никогда не забыли, кто им прибил щит!

— Гей-но, Великий князь!! — проревели по-медвежьи вой.

— Завтра поедем посмотрим на коня моего, — Олег хитро прищурился и опрокинул кубок в раскрытую глотку.

На Киев опустилась чёрная, наполненная страхом и ожиданием ночь.

Олег одел белую рубаху, как перед смертью, и пошёл прощаться со своим городом, который он возлюбил в себя; он знал, что когда умрёт, все будут его вспоминать, и был счастлив.