Инверсии - Иэн Бэнкс

Эгоизм — вот единственный грех. Так сказала доктор. Когда она впервые сформулировала это соображение, я был еще очень молод, а потому, призадумавшись ненадолго, поразился глубине ее мысли.

И только много позже, когда я достиг средних лет, а ее уже давно не было с нами, я начал подозревать, что верно как раз обратное. Я хочу сказать, что в каком-то смысле эгоизм — единственная истинная добродетель, а потому этот самый эгоизм в конечном счете нейтрален (поскольку противоположности взаимно уничтожаются) и даже бессмыслен, если брать его вне того стержня, что именуется нравственным содержанием. В последующие годы — в годы моей зрелости, если угодно, или старости, если хотите, — я, хотя и не без внутреннего сопротивления, снова начал уважать точку зрения доктора и стал соглашаться с ней (по крайней мере временно) в том, что эгоизм — корень почти всех зол, если не всех.

Я, конечно же, всегда знал, что она имела в виду: когда мы ставим свои интересы выше интересов других, мы, скорее всего, будем поступать плохо, и вина всегда остается виной независимо от того, что за преступление совершено — стащил ли ребенок монетку из кошелька матери или император устраивает геноцид. В том и другом случае (и во всех промежуточных) мы говорим: наше удовольствие значит для нас куда больше, чем все неприятности или переживания, которые вы можете испытать из-за наших поступков. Иными словами, наши желания важнее ваших страданий.

В зрелые годы я выдвинул против этого такое возражение: только потакая своим желаниям, только пытаясь получить то, что доставляет нам удовольствие, что приятно по своей сути, мы создаем богатство, уют, счастье и то, что добрый доктор назвала бы туманным, обобщающим словом «прогресс».

Но в конечном счете я вынужден был признаться самому себе, что хотя мое возражение, возможно, и несет в себе зерно истины, оно недостаточно всеобъемлюще, чтобы полностью перечеркнуть утверждение доктора, и хотя эгоизм иногда может быть добродетелью, по своей природе это скорее грех или непосредственная причина греха.

Нам не нравится думать, что мы ошибаемся, мы предпочитаем говорить, что нас просто неправильно понимают. И грешить мы, конечно, не грешим, просто принимаем трудные решения и выполняем их. Мы хотим, чтобы наши поступки судил мистический, божественно бесчеловечный суд по имени Провидение, надеясь, что он согласится с нами как в нашей самооценке, так и в оценке нашей вины, или, иначе говоря, нашего поведения.

Я подозреваю, что добрый доктор (как видите, я и ей даю оценку, называя таким словом) не верила в Провидение. Я никогда толком не знал, во что она верит, хотя и был всегда убежден, что какая-то вера у нее есть. Возможно, невзирая на все ее слова об эгоизме, верила она только в себя и больше ни во что. Возможно, она верила в тот Прогресс, о котором говорила, а может быть, на какой-то странный, чуждый нам манер, она верила в нас, в людей, с которыми жила и которых любила, так, как не верили в себя мы сами.

Сделались ли мы лучше от общения с нею? Я думаю, несомненно, да. Из каких побуждений она действовала так — из корыстных или бескорыстных? Я полагаю, по большому счету это не имеет никакого значения, разве что для ее душевного покоя. Научила она меня еще и вот чему: ты есть то, что ты делаешь. Провидение (или Прогресс, или Будущее, или любой другой суд, кроме нашей совести) судит нас по тому, что мы делали, а не по тому, что думали.

И поэтому изложенное ниже являет собой избранную хронику наших деяний. За одну часть моей истории я могу поручиться, поскольку сам был ее свидетелем. Что же касается другой части, то ее подлинность я гарантировать не могу. Я натолкнулся на ее исходную версию по чистой случайности, много времени спустя после того, как случились описанные в ней события. И хотя я думаю, что она представляет собой интересную перекличку с той историей, в которой участвую я, здесь она присутствует как некий художественный изыск, а не как плод углубленных размышлений и исследований. И все же я думаю, что две эти истории связаны и рассматривать их вместе гораздо более осмысленно, чем по отдельности. Я думаю, нет никаких сомнений, что те времена были загадочными. Географически загадка была разделена, но, в конце концов, тогда почти все было разделено. Разделение — единственное, что тогда обеспечивало порядок.

В своих записках я пытался не высказывать суждений, но должен признаться, я питаю надежду, что это сделает Читатель (ведь его можно назвать своего рода Провидением), который не станет плохо думать о нас. Я с готовностью признаю, что мной руководило (в особенности, когда я исправлял и дополнял записки моего прежнего «я», а также облагораживал язык и грамматику моего сорассказчика) желание предстать перед Читателем в лучшем свете, а это, конечно же, эгоистическое желание. Но все же я надеюсь, что эгоизм такого рода может послужить на благо по той простой причине, что иначе эта хроника вообще не увидела бы света.

И еще раз: пусть читатель сам решает, был бы этот последний исход наилучшим или нет.

Достаточно. Молодой, довольно серьезный человек горит желанием обратиться к нам: