Из жизни патологоанатома - Аркадий Абрикосов Страница 12

«Omnes una manet nox» переводится как «всех ожидает одна и та же ночь». Так сказал в одном из своих стихотворений древнеримский поэт Гораций. Он имел в виду, что смерть неизбежна.

Смерть неизбежна, и все взрослые люди это понимают. Но большинство людей старается не думать о смерти до тех пор, пока в очередной раз не сталкиваются с ней вплотную. Я постоянно наблюдаю, как люди реагируют на смерть близкого человека. Склад ума у меня педантичный, я люблю раскладывать все по своим местам, анализировать и систематизировать, выводить закономерности. Было время, когда я пытался находить закономерности в реакциях родственников пациента на его смерть. Мне казалось, что такие закономерности непременно должны быть. Но по мере накопления наблюдений становилось ясно, что никаких закономерностей здесь нет.

Возьмем такой пример, как смерть человека в возрасте, который долгое время тяжело болел. Не обязательно онкологическим заболеванием, это могла быть выраженная сердечная недостаточность или, к примеру, тяжелый сахарный диабет. Близкие давно свыклись с мыслью о грядущей утрате, и потому вроде бы не должны слишком остро воспринимать смерть в данном случае. Более того – смерть при всей ее трагичности может восприниматься как избавление от постоянных страданий. Но довольно часто родственники бывают буквально убиты обрушившимся на них горем, они сильно переживают, спрашивают у меня: «неужели ничего нельзя было сделать?», а иногда и обвиняют лечащих врачей в том, что они чего-то не сделали или упустили. Хотя, казалось бы, диагноз не оставляет никаких надежд, люди все-таки продолжают надеяться, пытаются отодвинуть от себя печальную перспективу. Как сказал Пушкин: «Ах, обмануть меня не трудно!.. Я сам обманываться рад!» ^[4] Если человек хочет «обманываться», у него это обязательно получится, и то, что со стороны выглядит неизбежным и давно ожидаемым, станет для него внезапным потрясением.

В наше время пациентам положено говорить правду о состоянии их здоровья и об их перспективах, но было время, когда считалось, что о печальном нужно сообщать родственникам, а самому пациенту говорить неправду – все у вас хорошо, опухоль доброкачественная, скоро вы поправитесь. Так казалось гуманнее. Зачем омрачать остаток жизни неизлечимо больного человека? Лучше уж приободрить его приятной, обнадеживающей ложью. Но подобный «гуманизм» на самом деле был вредным. Человек имеет право на правду о себе. Если человек неизлечимо болен, то он должен представлять, сколько ему осталось жить, для того, чтобы подготовиться к уходу и сделать все дела, которые нужно сделать – закончить важную работу, написать завещание, проститься с определенными людьми и т. д. Так правильнее, а, следовательно, и гуманнее. Гуманнее по-настоящему, без кавычек.

«Гуманная» ложь была распространена в советские времена. Когда я учился в вузе, пациентам уже говорили правду. Во время практики был у меня один пациент, известный хирург, у которого была неоперабельная злокачественная опухоль желудка. Как это часто бывает среди врачей, он не придал своевременно значения болям в желудке, списывал их на обострившийся гастрит и обратился к коллегам только тогда, когда опухоль проросла всюду, куда только могла прорасти. Хирурга обследовали, диагноз не вызывал сомнений, какие-либо трактовки и сомнения исключались. Ему сказали правду и показали данные всех исследований, начиная с рентгена и заканчивая гистологическим заключением. Однако хирург решил, что коллеги ошиблись. Опухоль доброкачественная, никуда она не проросла, патологоанатом, проводивший гистологическое исследование, ошибся, а коллеги не хотят его оперировать, потому что перестраховываются, опасаются осложнений и потому что предпочитают обойтись без операции.

– Ну что там еще придумали эти перестраховщики? – спрашивал он каждый день, когда я приходил на обход. – Чем вы меня сегодня будете пугать?

В самом начале я подробно разобрал у его постели данные всех исследований. Что бы себе не внушал пациент, но врач обязан разъяснить ему диагноз и перспективы. Поскольку передо мной был не просто пациент, а пациент-врач, причем опытный, с тридцатилетним стажем, я объяснил, на основании каких данных был выставлен такой диагноз, чтобы была полная ясность. Он в ответ высмеял меня и тех, кто выставил такой диагноз – неграмотные вы перестраховщики, а не врачи. Мне стало ясно, что у пациента выработалась такая защитная реакция, потому что он никак не хотел принимать свой диагноз. Хотя, казалось бы, что врач должен понимать такие вещи. Но вот же…

Если такое произошло с врачом-хирургом, который всячески отталкивал от себя страшный диагноз, то почему подобное не может произойти с родственником-неврачом? Чем меньше человек разбирается в медицине, тем больше у него шансов на благополучный самообман. Вдобавок в тех случаях, когда речь идет не о тебе самом, обманываться легче. Одно дело – болеть самому и совсем другое – смотреть на больного человека со стороны.

Если онкологический диагноз не вызывает никаких сомнений, как и то, что именно онкологическое заболевание стало причиной смерти, вскрытие можно и не проводить, ибо и так все ясно. Но нередко родственники не только не пытаются отказаться от вскрытия, а настаивают на нем и пытливо интересуются – а точно ли пациент умер от рака? Пару раз у меня даже спрашивали, нельзя ли произвести повторное исследование тела другим врачом. То есть выражали недоверие моему заключению. Я объяснял, что мои действия они вправе обжаловать и повторное исследование будет проведено только в том случае, если там наверху решат, что я произвел вскрытие недобросовестно.

– Не удивляйся, – сказал мне заведующий отделением. – Привыкай к тому, что у родственников могут возникать любые вопросы. Это не недоверие, а неверное восприятие реальности. Человек может постепенно угасать с некурабельным диагнозом, но для близких его смерть тем не менее будет неожиданной и непонятной. Такова жизнь.