Принц-потрошитель, или Женомор - Блез Сандрар Страница 35

Новая пластика.

Перед нами воистину произведение искусства, анонимное, предназначенное для нужд толпы, для конкретных людей, для жизни, логически вытекающее из принципа утилитарности.

Взгляните на первый аэроплан, его объемы и несущие поверхности, на форму, то есть линии, цвета, материал; оцените его вес, то есть углы атаки и все с ними связанное, — здесь нет ни одной детали, которая не была бы тщательно расчислена, с применением чистой математики. Вот оно, прекраснейшее изделие, проекция лучших свойств человеческого ума. И притом это не музейный экспонат, можно залезть внутрь и полететь!

Интеллектуалы не отдают себе отчета в смысле происходящего, философы все еще его не постигли, крупные и мелкие буржуа слишком преданы рутине, чтобы осознать его, художники живут в сторонке; один лишь многочисленный рабочий люд присутствует при повседневном рождении новых форм жизни, споспешествует их расцвету, совместно трудится над их распространением по миру; сам-то он мгновенно приспосабливается к ним: вот садится на водительское сиденье, хватается за руль и, не обращая внимания на испуганные и протестующие крики, на полной скорости бросает вперед эти новые формы бытия, разрушая придорожные клумбы вместе с категориями времени и пространства.

И вот машины теперь при нас, а с нами и тот великолепный оптимизм, что им присущ.

Они служат своеобразным продолжением вовне личностной сути народа, в известном смысле осуществлением его заветнейших чаяний, самых темных движений души, самых властных притязаний, они сделались его способом ориентации в мире, его жаждой самосовершенствования, поддержания равновесия, вот чем они являются, а отнюдь не банальными реалиями внешнего быта, наделенными животной сутью, не фетишами и не высшими одушевленными существами.

Надо воздать молодому американскому народу по его великим заслугам за то, что он вновь обрел принцип утилитарной целесообразности и его бесчисленные приложения, самые простые из которых опрокидывают ни больше ни меньше как нашу жизнь, мысль и само сердце человеческое.

Прагматизм.

Окружность не остается более кругом, но превращается в колесо.

Это колесо вращается.

И порождает коленчатые валы, титановые оси, громадные трубы длиной в тридцать два фута, и это при девятистах миллиметрах внутреннего диаметра.

Его великолепная работа породняет страны, географически и исторически далекие друг от друга, обеспечивая их сходство: Аден, Дакар, Алжир — порты захода; Бомбей, Гонконг — порты, где происходит сортировка; Бостон, Нью — Йорк, Барселона, Роттердам, Антверпен — порты загрузки, дающие выход в мир всему, что создается в промышленных районах планеты.

Караваны из десяти — пятнадцати тысяч верблюдов, тянувшиеся по дорогам Тимбукту, перевозя полторы сотни тонн полезного груза, заменены сухогрузами водоизмещением в двадцать тысяч тонн, которые за неделю доставляют груз в порты, расположенные где-нибудь за тридевять земель, откуда эти двадцать тысяч тонн товара добираются до старинного рынка на плотах, катерах и буксирах, по железной дороге, в грузовиках с прицепами, по воздуху…

А колесо вертится.

Благодаря ему рождается новый язык. Понедельник, вторник, среда, четверг, пятница, суббота, воскресенье, милый Шарль-Альбер Сингриа, герр Шён из «Дойче банка», господин Эмиль Лопар из «Объединенной сталелитейной», генерал Оллифант со свитой, негоциант фон Кёльке, а также рабочие, продавцы, служащие, колонисты, тысячи и тысячи пассажиров садятся на черные, розовые или белоснежные пароходы, на красно-зеленые либо желтые лайнеры, а то и на серо-голубые круизные суда акционерных обществ «Голландия-Америка» и «Канадиен-Пасифик» либо на красавцы корабли компаний «Фавр и К°», «Ниппон-Иузен — Кайша», «Уайт Стар», «Нью-Зеланд-Шип», «Ллойд Забаудо», «Ла Велоче», «Норддойчер Ллойд», «Черняховская коммерческая», «Мессажери-Фрассине», «Грузопассажирская», плывущие из Виктории в Гонконг (4283 мили за десять дней) или из Сан-Франциско в Сидней с заходом в Гонолулу, в Суву, Окленд или Новую Гвинею, отправляющиеся из Роттердама, Антверпена, Гамбурга, Дюнкерка, Бордо, Марселя, Лиссабона, Генуи в Квебек, Галифакс, Нью — Йорк, Бостон, Филадельфию, Вера-Круз, Каракас, Рио, Сантос, Ла-Плату, а из Джибути лунными ночами под несмолкающие крики выруливают в открытое море перемазанные гудроном суда регулярной линии, направляющиеся в Момбасу, Занзибар, на Майотту, в Мадзунгу, на Нуси-Бе, в Таматаве, на Реюньон, Маврикий, между тем как в залитом солнцем Дакаре под глуховатый скрип трущихся борт о борт баркасов отплывают в среду утром пароходы, идущие в Конакри, Гран-Бассам, Пти-Попо, Гран-Попо и Либревиль.

Да, на фоне всей этой гигантской работы, среди бесчисленных кип хлопка, емкостей с каучуком, мешков кофе, гор риса, пеньки, арахиса, всевозможных изделий заводов Пюсте, среди отливающего серебром, словно тела гигантских рыбин, литья, бухт тонкой стальной проволоки, бараньих туш, груд консервов, штабелей клеток с цыплятами, гор мороженого мяса, россыпей значков с изображением Сакре-Кёр, стопок пластинок с рапсодиями Листа, среди огромных куч бананов, стального проката т-образного сечения существует еще и язык: слова и названия всяческих вещей, речи на граммофонных пластинках и древние руны, немного португальского, китайского плюс к тому цифры и фабричные ярлыки, промышленные патенты, почтовые марки и проездные билеты, бланки коносаментов, сборники сигнальных кодов и аббревиатур беспроволочного телеграфа — язык все это впитывает, обретая зримую наполненность, ведь он является отражением суммы человеческих познаний, а вместе с ним преображается и поэзия — отражение ума, который ее порождает, и лирическое чувство, каковое есть способ существования и переживания эмоций, и кино, это ожившее демотическое письмо, предназначенное для нетерпеливых толп безграмотных людей, и газеты, потерявшие представление о грамматике и синтаксисе, чтобы эффектнее поражать читателя типографскими заглавиями-плакатами, и исполненные чувствительности витринные ценники под каким-нибудь галстуком, разноцветные афиши и гигантские светящиеся буквы, превратившие новую гибридную архитектуру городов в картину звездных скоплений, каждую ночь вздымающуюся к небесам, не говоря уже об азбуке дымов из труб под утренним ветерком.

Вечное «сегодня».

Сегодняшний день, исполненный глубокого смысла.

Все меняет свои пропорции, вид, угол зрения. Удаляется или приближается, скапливается, ускользает, смеется над нами, самоутверждается или доводит нас, да и себя, до полного отчаяния. То, что производится или добывается во всех пяти частях света, может оказаться на одном блюде или украшать одно платье. Мы вбираем в себя пот, пролитый кем-то ради добытого золота, за каждой трапезой, при всяком поцелуе. Все искусственно и реально. Глаза. Рука. Огромный ворох цифр, служащих обогащению одного из банков. Сексуальное напряжение заводов. Вращение колеса. Планирование крыла. Путешествие голоса по телефонному проводу. Ухо в каждом раструбе. Ориентация. Ритм. Жизнь.

Все звезды оказываются двойными, и, если разум приходит в ужас от мысли о бесконечно малом, которое только что обнаружили, как вы хотите уберечь от подобных потрясений вашу любовь?