Портрет Дориана Грея - Оскар Уайльд Страница 35

Ему больше решительно нечего было делать, он умирал со скуки ипревратился в убежденного мизантропа. Так-то, дорогой друг! Если выдействительно хотите меня утешить, научите, как забыть то, что случилось, илисмотреть на это глазами художника. Кажется, Готье писал об утешении, которое мынаходим в искусстве? Помню, однажды у вас в мастерской мне попалась под рукукнижечка в веленевой обложке, и, листая ее, я наткнулся на это замечательноевыражение: consolation des arts. [12] Право, я нисколько не похож на тогомолодого человека, про которого вы мне рассказывали, когда мы вместе ездили кМарло. Он уверял, что желтый атлас может служить человеку утешением во всехжизненных невзгодах. Я люблю красивые вещи, которые можно трогать, держать вруках. Старинная парча, зеленая бронза, изделия из слоновой кости, красивоеубранство комнат, роскошь, пышность — все это доставляет столько удовольствия!Но для меня всего ценнее тот инстинкт художника, который они порождают или хотябы выявляют в человеке. Стать, как говорит Гарри, зрителем собственной жизни —это значит уберечь себя от земных страданий. Знаю, вас удивят такие речи. Выеще не уяснили себе, насколько я созрел. Когда мы познакомились, я был мальчик,сейчас я — мужчина. У меня появились новые увлечения, новые мысли и взгляды.Да, я стал другим, однако я не хочу, Бэзил, чтобы вы меня за это разлюбили. Япеременился, но вы должны навсегда остаться моим другом. Конечно, я очень люблюГарри. Но я знаю, что вы лучше его. Вы не такой сильный человек, как он, потомучто слишком боитесь жизни, но вы лучше. И как нам бывало хорошо вместе! Неоставляйте же меня, Бэзил, и не спорьте со мной. Я таков, какой я есть, —ничего с этим не поделаешь.

Холлуорд был невольно тронут. Этот юноша был ему бесконечнодорог, и знакомство с ним стало как бы поворотным пунктом в его творчествехудожника. У него не хватило духу снова упрекать Дориана, и он утешался мыслью,что черствость этого мальчика — лишь минутное настроение. Ведь у Дориана такмного хороших черт, так много в нем благородства!

— Ну, хорошо, Дориан, — промолвил он наконец с грустнойулыбкой. — Не стану больше говорить об этой страшной истории. И хочу надеяться,что ваше имя не будет связано с нею. Следствие назначено на сегодня. Вас невызывали?

Дориан отрицательно покачал головой и досадливо поморщилсяпри слове «следствие». Он находил, что во всех этих подробностях есть что-тогрубое, пошлое.

— Моя фамилия там никому не известна, — пояснил он.

— Но девушка-то, наверное, ее знала?

— Нет, только имя. И потом я совершенно уверен, что она неназывала его никому. Она мне рассказывала, что в театре все очень интересуются,кто я такой, но на их вопросы она отвечает только, что меня зовут ПрекрасныйПринц. Это очень трогательно, правда? Нарисуйте мне Сибилу, Бэзил. Мне хочетсясохранить на память о ней нечто большее, чем воспоминания о нескольких поцелуяхи нежных словах.

— Ладно, попробую, Дориан, если вам этого так хочется. Но выи сами снова должны мне позировать. Я не могу обойтись без вас.

— Никогда больше я не буду вам позировать, Бэзил. Этоневозможно! — почти крикнул Дориан, отступая. Художник удивленно посмотрел нанего.

— Это еще что за фантазия, Дориан? Неужели вам не нравитсяпортрет, который я написал? А кстати, где он? Зачем его заслонили экраном? Яхочу на него взглянуть. Ведь это моя лучшая работа. Уберите-ка ширму, Дориан.Какого черта ваш лакей вздумал запрятать портрет в угол? То-то я, как вошел,сразу почувствовал, что в комнате словно чего-то недостает.

— Мой лакей тут ни при чем, Бэзил. Неужели вы думаете, что япозволяю ему по своему вкусу переставлять вещи в комнатах? Он только цветыиногда выбирает для меня — и больше ничего. А экран перед портретом я сампоставил: в этом месте слишком резкое освещение.

— Слишком резкое? Не может быть, мой милый. По-моему, самоеподходящее. Дайте-ка взглянуть.

И Холлуорд направился в тот угол, где стоял портрет. Крикужаса вырвался у Дориана. Одним скачком опередив Холлуорда, он стал между ним иэкраном.

— Бэзил, — сказал он, страшно побледнев, — не смейте! Я нехочу, чтобы вы на него смотрели.

— Вы шутите! Мне запрещается смотреть на мое собственноепроизведение? Это еще почему? — воскликнул Холлуорд со смехом.

— Только попытайтесь, Бэзил, — и даю вам слово, что на всюжизнь перестану с вами встречаться. Я говорю совершенно серьезно. Объяснятьничего не буду, и вы меня ни о чем не спрашивайте. Но знайте — если вы толькотронете экран, между нами все кончено.

Холлуорд стоял как громом пораженный и во все глаза смотрелна Дориана. Никогда еще он не видел его таким: лицо Дориана побелело от гнева,руки были сжаты в кулаки, зрачки метали синие молнии. Он весь дрожал.

— Дориан!

— Молчите, Бэзил!

— Господи, да что это с вами? Не хотите, так я, разумеется,не стану смотреть, — сказал художник довольно сухо и, круто повернувшись,отошел к окну. — Но это просто дико — запрещать мне смотреть на мою собственнуюкартину! Имейте в виду, осенью я хочу послать ее в Париж на выставку, и,наверное, понадобится перед этим заново покрыть ее лаком. Значит, осмотреть еея все равно должен, — так почему бы не сделать этого сейчас?

— На выставку? Вы хотите ее выставить? — переспросил ДорианГрей, чувствуя, как в душу его закрадывается безумный страх. Значит, все узнаютего тайну? Люди будут с любопытством глазеть на самое сокровенное в его жизни?Немыслимо! Что-то надо тотчас же сделать, как-то это предотвратить. Но как?

— Да, в Париже. Надеюсь, против этого вы не станете возражать?— говорил между тем художник. — Жорж Пти намерен собрать все мои лучшие работыи устроить специальную выставку на улице Сэз. Откроется она в первых числахоктября. Портрет увезут не более как на месяц. Думаю, что вы вполне можете натакое короткое время с ним расстаться. Как раз в эту пору вас тоже не будет вЛондоне. И потом — если вы держите его за ширмой, значит, не так уж дорожитеим.

Дориан Грей провел рукой по лбу, покрытому крупными каплямипота. Он чувствовал себя на краю гибели.

— Но всего лишь месяц назад вы говорили, что ни за что егоне выставите! Почему же вы передумали? Вы из тех людей, которые гордятся своимпостоянством, а на самом деле и у вас все зависит от настроения. Разница толькота, что эти ваши настроения — просто необъяснимые прихоти. Вы торжественноуверяли меня, что ни за что на свете не пошлете мой портрет на выставку, — выэто, конечно, помните? И Гарри вы говорили то же самое.