Приют Грез - Эрих Мария Ремарк Страница 15

- А ты, Паульхен, пока еще ничего не сказала, - молвил Фриц. - Как ты понимаешь любовь?

- Ах! - прозвучал в темноте голос. - К чему столько слов? Любовь - это любовь, только и всего!

Все рассмеялись.

- Паульхен в порядке исключения раз в кои-то веки сказала правду, - заметил Эрнст. - Тут даже спорить не о чем: любовь - она и есть любовь! Ее надо чувствовать, а не тратить попусту затасканные слова!

Он порывисто встал, подскочил к роялю и воскликнул:

- Шопен!

Словно мерцающие чешуйки звезд, в окна влетели гомонящие гномики и, сплясав вокруг свечей, попадали в розы. Крошечные эльфы встали в хоровод и запели свои песни серебристыми голосами, чистыми и звонкими, как лесной ручей. Еще одна струящаяся, как бы бегущая по кругу мелодия, долгая ликующая нота, ферматой повисшая в воздухе, потом быстрые переливы вверх-вниз по звукоряду - и наваждение растаяло.

Все еще не успели опомниться и сидели, словно окутанные прозрачной душистой паутиной, а Эрнст уже заявил:

- Теперь Григ - «Весна».

Едва слышные изящные аккорды. Чудесная мелодичная кантилена. Тягучие пассажи и нарастающая мощь, потом переходы от тихого шелеста и спокойных облаков ранней весны к ветвям, звенящим листвой. Затем басы колоколов, глухой шум, всеобщее возбуждение, мрачное торжество, пролитое вино, венок вокруг чела. И вот - радостное опьянение! Это юность мира! Синие моря, белые облака, далекие горы - и звуки, звуки, звуки! Потом пение, пение, пляски, все громче, все чище… Поток звуков ширится. Словно по мановению волшебной палочки, расцветают все цветы. Весна! Молодость! И - тишина!

- Теперь свое, - попросил Фриц.

- Хорошо. - Эрнст откинул голову, чтобы отбросить волосы со лба, и вновь склонился над клавиатурой. Мощный аккорд оглушил всех. Еще один - и целая баррикада аккордов взгромоздилась следом. Мрак. Но за ним - дерзкая беззаботная трель рассыпалась серебряным смехом и вдруг, жалобно стеная, бросилась вниз, преследуемая демоническим хохотом. Непрерывное нагнетание мощи, упорный труд на глубине, строительство - все выше и выше, и вдруг крушение, за ним - восстановление, сизифов труд, настигающая поступь дьявола. Потом - мрачное, глубоко прочувствованное пение. По-детски радостное щебетанье ласточек, легкие танцевальные ритмы, баюканье, тихий смешок - и внезапно дьявольский хохот по всей клавиатуре сверху вниз, режущий диссонанс, обрыв…

Эрнст быстро встал и бросился в кресло.

- Эрнст… - Фриц был так потрясен, что не смог договорить.

Элизабет тихонько поднялась, подошла к роялю и добавила к еще реющему в комнате заключительному диссонансу глубокую, прекрасную и гармоничную концовку.

Эрнст вскочил на ноги: глаза горят, лицо застыло как маска.

Элизабет подошла к Фрицу. Тот погладил девушку по голове и вдруг заметил слезы в ее глазах.

- Миньона, - сказал он мягко. - Все хорошо. А теперь спойте мне на прощанье нашу старую песню, любимую песню-жалобу, которую моя душа не может избыть. Ее песню…

Элизабет опять села за рояль, сыграла простое вступление и запела:

Слышу до сих пор, слышу до сих пор

Песню юности моей -

Сколько рек и гор, сколько рек и гор

Развели нас с ней!

Ласточка в мой дом, ласточка в мой дом

Прилетала каждый год -

А теперь о чем, а теперь о чем

Она поет?

Фриц всем телом вжался в кресло. Эрнст, взволнованный до глубины души, безумными глазами глядел на Элизабет. В мерцающем пламени свечей она казалась ему белым ангелом.

Милый отчий край, милый отчий край,

В заветной стороне

Хоть разочек дай, хоть разочек дай

Побыть - пускай во сне.

Как прощался я, как прощался я,

Думалось, весь мир отныне - мой,

А вернулся я, а вернулся я

С пустой сумой.

От кресла, в котором, съежившись, сидел Фриц, донесся короткий сдавленный звук, похожий на сдерживаемое рыдание. Эрнст прошептал себе под нос: «Миньона, настоящая Миньона», - его кулаки при этом машинально сжались и разжались.

Ласточка летит, ласточка летит

В свой скворечник по весне,

Кто же оживит, кто же оживит

Пустое сердце мне?

Ах, не принесет, ах, не принесет

Счастье ласточка с собой.

Но она поет, но она поет,

Как той весной.

Фриц сидел неподвижно. Эрнст чувствовал, что его глаза пылают. Он вскочил, подошел к Элизабет и молча повел ее из комнаты. Фрид и Паульхен последовали за ними. Один Фриц остался в темной мастерской, заполненной ароматом роз и красными отблесками свечного пламени в вине.

- Пусть он побудет один, - сказал Эрнст, выйдя на улицу. - Давайте прощаться.

Фрид отправился проводить Паульхен, а Эрнст с Элизабет пошли бродить по ночным улицам.

Звезды мерцали во всем своем великолепии. Элизабет остановилась и прошептала:

- Звезды…

«А ты - золотая арфа, на которой природа наигрывает свои напевы», - подумал Эрнст.

Свет фонарей блуждал по их лицам. В воздухе стоял густой аромат садов. Эрнст взял Элизабет под руку и свернул в липовую аллею на городском валу. Сонно урчала река. Липы шумели кронами.

Элизабет опять замерла на месте и прошептала:

- Эти липы…

Эрнсту показалось, будто все неузнаваемо изменилось - звезды, река, липы. Будто он их никогда и не видел раньше. Внезапно по его телу пробежала дрожь, а душу охватила невыносимая тоска. Все его мысли словно получили серебристое обрамление. Он остановился как вкопанный и с трудом выдавил:

- Элизабет…

Она молча глядела на него.

Это длилось долго.

- Элизабет… - Он опустился перед ней на колени.

Его захлестнуло темной волной и понесло куда-то к неведомым землям, серебряным землям любовной жажды.

Вдруг он ощутил на своем лбу ее слезы.

- Элизабет! - воскликнул Эрнст и заключил ее в свои объятья. - Ты! Ты! Ты - ночной покой и звезда моей тоски! Обними грезами своей души мою безумную жизнь!

Продолжая плакать, она прижалась головой к его груди. Эрнст почувствовал себя королем, у ног которого лежали чужие короны. Его родная земля неизмеримо раздалась во все стороны, и над ней замерцали мирные звезды.

Так он стоял под стенами собора, вслушиваясь в бурные откровения своей души. Внезапное осознание выпавшего ему счастья окатило его стремительной волной, Эрнст с торжествующим воплем подхватил Элизабет на руки и бросился в темноту.

- О мой светоч… Мое блаженство… Моя мечта…

Он бережно опустил ее на землю и заглянул в глаза.