Страшная месть - Николай Гоголь

Шумит, гремит конец Киева: есаул Горобець празднует свадьбусвоего сына. Наехало много людей к есаулу в гости. В старину любили хорошенькопоесть, еще лучше любили попить, а еще лучше любили повеселиться. Приехал нагнедом коне своем и запорожец Микитка прямо с разгульной попойки с Перешляяполя, где поил он семь дней и семь ночей королевских шляхтичей красным вином.Приехал и названый брат есаула, Данило Бурульбаш, с другого берега Днепра, где,промеж двумя горами, был его хутор, с молодою женою Катериною и с годовымсыном. Дивилися гости белому лицу пани Катерины, черным, как немецкий бархат,бровям, нарядной сукне и исподнице из голубого полутабенеку, сапогам ссеребряными подковами; но еще больше дивились тому, что не приехал вместе с неюстарый отец. Всего только год жил он на Заднепровье, а двадцать один пропадалбез вести и воротился к дочке своей, когда уже та вышла замуж и родила сына.Он, верно, много нарассказал бы дивного. Да как и не рассказать, бывши такдолго в чужой земле! Там все не так: и люди не те, и церквей Христовых нет...Но он не приехал.

Гостям поднесли варенуху с изюмом и сливами и на немаломблюде коровай. Музыканты принялись за исподку его, спеченную вместе с деньгами,и, на время притихнув, положили возле себя цимбалы, скрыпки и бубны. Между теммолодицы и дивчата, утершись шитыми платками, выступали снова из рядов своих; апарубки, схватившись в боки, гордо озираясь на стороны, готовы были понестисьим навстречу, — как старый есаул вынес две иконы благословить молодых. Те иконыдостались ему от честного схимника, старца Варфоломея. Не богата на них утварь,не горит ни серебро, ни золото, но никакая нечистая сила не посмеетприкоснуться к тому, у кого они в доме. Приподняв иконы вверх, есаул готовилсясказать короткую молитву... как вдруг закричали, перепугавшись, игравшие наземле дети; а вслед за ними попятился народ, и все показывали со страхомпальцами на стоявшего посреди их козака. Кто он таков — никто не знал. Но ужеон протанцевал на славу козачка и уже успел насмешить обступившую его толпу.Когда же есаул поднял иконы, вдруг все лицо его переменилось: нос вырос инаклонился на сторону, вместо карих, запрыгали зеленые очи, губы засинели,подбородок задрожал и заострился, как копье, изо рта выбежал клык, из-за головыподнялся горб, и стал козак — старик.

- Это он! это он! — кричали в толпе, тесно прижимаясь друг кдругу.

- Колдун показался снова! — кричали матери, хватая на рукидетей своих.

Величаво и сановито выступил вперед есаул и сказал громкимголосом, выставив против него иконы:

- Пропади, образ сатаны, тут тебе нет места! И, зашипев ищелкнув, как волк, зубами, пропал чудный старик.

Пошли, пошли и зашумели, как море в непогоду,толки и речимежду народом.

- Что это за колдун? — спрашивали молодые и небывалые люди.

- Беда будет! — говорили старые, крутя головами.

И везде, по всему широкому подворью есаула, стали собиратьсяв кучки и слушать истории про чудного колдуна. Но все почти говорили разно, инаверно никто не мог рассказать про него.

На двор выкатили бочку меду и не мало поставили ведергрецкого вина. Все повеселело снова. Музыканты грянули; дивчата, молодицы,лихое козачество в ярких жупанах понеслись. Девяностолетнее и столетнее старье,подгуляв, пустилось и себе приплясывать, поминая недаром пропавшие годы.Пировали до поздней ночи, и шоровали так, как теперь уже не пируют. Стали гостирасходиться, но мало побрело восвояси: много осталось ночевать у есаула нашироком дворе; а еще больше козачества заснуло само, непрошеное, под лавками,на полу, возле коня, близ хлева; где пошатнулась с хмеля козацкая голова, там илежит и храпит на весь Киев.