Деньги господина Арне - Сельма Лагерлеф

1

В те далекие времена, когда Данией правил Фредерик Второй, [1]а провинция Бохуслен была еще под датской короной, жил в городке Марстранд [2]человек по имени Торарин. Он был немощен и слаб. Одна рука вовсе его не слушалась, поэтому не мог он ни веслами работать, ни рыбу ловить. Незачем, стало быть, было ему и селиться на берегу моря, как то делали в Марстранде все рыбаки. А жил он тем, что ездил по дворам, что стояли поодаль от побережья, и продавал там рыбу, сушеную да соленую. Дома бывал он редко, потому как почти круглый год развозил свой рыбный товар.

Как-то февральским вечером, когда начинало уже смеркаться, ехал Торарин из Кунгсхэлла в сторону Сульберги, где жил пастор. Дорога была безлюдной, но Торарина это нисколько не смущало. В повозке с ним рядом сидел его верный друг, с которым можно было вести неторопливую беседу. Это была небольшая черная собака с густой шерстью, Торарин звал ее Грим. Обычно Грим лежал не двигаясь, вытянув голову между лапами, и иногда лишь моргал в ответ на то, что говорил хозяин. Но стоило ему только услышать что-то, что было ему не по нутру, как он тут же поднимался в повозке и, задрав морду к небу, принимался выть, словно матерый волк.

— Важную новость прослышал я сегодня, Грим, собачка моя дорогая. В Кунгсхэлле и в Каребю сказывали мне, будто море там замерзло. Погода стояла тут тихая и ясная, да ты и сам не хуже меня это знаешь. В общем, покрылось море льдом, и не только здесь у нас в шхерах, а, говорят, далеко, аж до самого Каттегата. Ни кораблям, ни лодкам шхерами уже не пройти, везде лед толстый. Теперь, стало быть, до острова нашего и по льду на санях добраться можно.

Собака слушала, и, похоже было, неодобрения новость эта у нее не вызывала. Она лежала спокойно и моргала, глядя на Торарина.

— Не больно уж много рыбы у нас с тобой осталось, — сказал Торарин, словно бы желая убедить в чем-то Грима. — А что бы ты сказал, ежели бы мы с тобой на первой развилке взяли да и свернули на запад, к морю? Проедем мимо церкви в Сульберге, потом в Эдсмольшиль, ну а оттуда до Марстранда всяко уж не более мили будет. Ведь правда же здорово было бы хоть разок-то на наш остров без лодки или парома добраться?

Они выехали на обширную пустошь Каребю, и хотя погода стояла в тот день тихая, здесь сразу подул на них холодный ветер, и дальше ехать стало не очень-то приятно.

— Оно, конечно, может, и не пристало нам домой возвращаться, пока работа в самом разгаре, — сказал Торарин, несколько раз взмахнув руками, чтобы согреться. — Но с другой-то стороны, сколько уже недель мы с тобой все ездим да ездим, так что, согласись, неплохо было бы несколько денечков и дома провести, стужу из тела выгнать.

Собака по-прежнему была спокойна, и потому Торарин все более проникался уверенностью в том, что принял разумное решение, и продолжал свои рассуждения дальше.

— Матушка моя уже много дней одна сидит в нашей лачуге. Небось не терпится ей нас-то дождаться. Да и вообще, Грим, хорошо в Марстранде зимой. По улицам рыбаки да купцы везде чужестранные гуляют. В складах морских танцы каждый вечер. Ну а уж сколько пива там льется в трактире! Нет, этого тебе не понять.

Торарин нагнулся к собаке, чтобы убедиться, что она его слушает. А поскольку собака не спала и не выказывала при этом неудовольствия, Торарин свернул на первую же дорогу, что вела к морю. Он прищелкнул лошадь вожжами, и она побежала быстрее.

— Раз уж мы все равно едем мимо дома пастора в Сульберге, — сказал Торарин, — загляну-ка я к ним, пожалуй, узнать, точно ли лед крепок до самого Марстранда. Они уж всяко должны знать.

Торарин сказал это негромко, как бы размышляя вслух и вовсе не заботясь, слышит ли его собака. Но едва лишь слова эти были произнесены, как она встала и жутко завыла. Лошадь рванула в сторону, и даже Торарин испугался и обернулся посмотреть, не гонятся ли за ним волки. Но когда он увидел, что это выли не волки, а Грим, он принялся его увещевать.

— Дружище, — сказал он ему, — ведь сколько раз заезжали мы с тобой в Сульбергу к пастору. Не знаю уж, скажет ли господин Арне нам что про лед, но вот в чем я точно уверен, так это в том, что в море он нас не отпустит, не попотчевав добрым ужином.

Однако собаку его слова не успокоили. Она снова задрала нос к небу и завыла еще пронзительнее.

Тут уж недолго было и самому Торарину потерять хладнокровие. Уже почти стемнело. Вдали Торарин различал церковь Сульберги, высившуюся посреди широкой ленты равнины, окаймленной с обеих сторон холмами — голыми и покатыми со стороны моря и поросшими лесом с другой. В открытом заснеженном поле был он совсем один и чувствовал себя маленьким и ничтожным. Ему стало чудиться, будто из темного леса и с безлюдных холмов вылезают и спускаются к нему разные тролли и огромные чудища, осмелевшие с наступлением темноты. И ведь на всей дороге не было им больше на кого наброситься, как только на бедного Торарина.

При этом он все продолжал уговаривать собаку не выть:

— И что ты, дружище, имеешь против господина Арне? Это же самый богатый и уважаемый в нашей округе человек. Не будь он пастором, быть бы ему хёвдингом нашим.

Но доводы эти на собаку не подействовали. Тогда терпение у Торарина лопнуло, он схватил собаку за загривок и скинул ее с повозки. Но когда он тронулся в путь снова, собака не побежала следом, а осталась прямо на дороге и выла до тех пор, пока Торарин не миновал ворота пасторского двора, по четырем сторонам которого длинными рядами стояли невысокие деревянные строения.

2

В доме за вечерней трапезой в окружении своих домочадцев сидел пастор, господин Арне. Кроме Торарина, чужих в этот вечер не было.

Пастор был стар и сед, но в нем чувствовалась еще и стать, и сила. Рядом сидела его жена. Время не пощадило ее. Голова и руки тряслись, да и слышала она теперь с большим трудом. По другую руку от господина Арне сидел помощник его, бледный молодой человек. Выражение лица у него было очень серьезное, словно бы говорившее о бремени знаний, полученных им за время учения в Виттенберге. [3]

Все трое сидели во главе стола, как бы отдельно от остальных. Рядом сидел Торарин, за ним работники господина Арне, тоже уже старики. У троих мужчин головы были совсем лысы, спины сгорблены, глаза слезились и часто моргали. Женщин было только две. Были они чуть помоложе и поздоровее мужчин, но все же дряхлы и уже с признаками всяких старческих недугов.