David Bowie. Встречи и интервью - Шон Иган Страница 98

Вы знали в юности, что родились в один день с Элвисом Пресли?

— Меня это просто завораживало, — усмехается он. — Я не мог в это поверить. Он был для меня кумиром. И, возможно, я был настолько глуп, чтобы верить, что родиться в один день с ним на самом деле что-то значит.

Вы были на его концерте в Нью-Йорке в 1971 году.

— Да. Я приехал на длинный уикенд. Я помню, что прямо из аэропорта приехал в Мэдисон-сквер-гарден, я сильно опоздал. На мне были все эти шмотки Зигги, и у меня были отличные места в первых рядах. Вся публика обернулась на меня, и я почувствовал себя последним говнюком. У меня были огненно-красные волосы, какой-то космический костюм на вате и красные сапоги с черными подметками. Я жалел, что не был одет менее ярко, потому что он, наверное, меня заметил. Концерт уже давно начался.

Вы помните, где состоялся первый британский концерт тура Зигги Стардаста?

— Ох… боже мой. Я правда не знаю. Эйлсбери?

Это было в The Toby Jug в Толворте, между Сербитоном и Чимом ^[99].

— Ха-ха-хааа! О, это просто замечательно. Зигги в The Toby. Наверное, это был паб. Тогда все быстро менялось, но Зигги начинал с малого. Я помню дни, когда к нам на концерты приходило максимум двадцать, тридцать фэнов. Они все собирались у сцены, а остальная публика была к нам безразлична. В таких случаях возникает чувство причастности к чему-то особенному, потому что у тебя и у твоей аудитории появляется иллюзия, что вы разделяете какую-то важную тайну. Это такой английский элитаризм, и ты чувствуешь себя крутым. Когда ты становишься популярнее, это чувство исчезает.

Какие из своих старых альбомов вы до сих пор можете слушать?

— Не Ziggy, — смеется он. — Кстати, я снова начал слушать Low, когда узнал, что Трент Резнор очень его любит. Я переслушал его, чтобы понять почему, и услышал рассыпающийся, расчлененный звук барабанов и заметил очевидные вехи на пути к тому, как он пишет свои песни. Это было очень познавательно. И это чертовски хороший альбом. Еще я думаю, что Station To Station отличная пластинка. Я переслушал ее несколько раз.

Насколько правдив рассказ о том, что вы не помните, как записывали Station To Station?

— Чистая правда. Я бы сказал, что мне трудно вспомнить немалую часть того времени, которое я провел в Америке в 70-е (вздыхает) — я не видел, чтобы такое случалось со многими другими музыкантами. Я был где-то в космосе — в плохом смысле этих слов. Поэтому я слушаю Station To Station как работу совершенно отдельного от меня человека. Взять хотя бы содержание песен, которое для всех осталось загадкой. Сама песня «Station To Station» в большой степени посвящена стояниям крестного пути ^[100]. В ней много отсылок к каббале (набору мистических предписаний, которые, как считается, были вручены Моисею на горе Синай и которые часто связывают с эзотерической магией). Этот альбом ближе всех моих альбомов подходит к магическому трактату. Мне не попадались такие рецензии, где бы автор это просек. Это очень темный альбом. Должен сказать, я тогда переживал отвратительное время.

Что было бы, если бы один из ваших провалившихся синглов середины 60-х, например, «Rubber Band» или «You’ve Got A Habit Of Leaving», стал хитом?

— Ха! Наверное, я бы сейчас играл в «Отверженных». Занялся бы мюзиклами. Я почти не сомневаюсь в этом. Ах, я уверен, что стал бы настоящим ветераном театров Уэст-Энда. (Смеется.) Я бы написал десять «Смеющихся гномов» вместо одного.

Он прерывается, чтобы умять сэндвич. На задней общей площадке автобуса сидит компания: Шваб, Дорси, Элфорд и Гарсон. Гарсон — феноменальный клавишник, который очень внушительно выглядит на сцене. Они с Боуи не встречались восемнадцать лет, пока тот не позвал его сыграть на своих альбомах 1993 года, Black Tie White Noise и The Buddha Of Suburbia.

— В Spiders мы называли его, беднягу, Гарсон Парсон ^[101], — ухмыляется Боуи. — Это когда он увлекался сайентологией. Но это увлечение доставило нам пару неприятностей. Я думал снова позвать его в группу, и когда услышал, что он больше не сайентолог, дело было решенное.

Родная стихия для Гарсона — классика и джаз (он сделал десять сольных альбомов), и на новых песнях Боуи он старается держаться подальше от джангла. Во время саундчеков он, не глядя на клавиатуру, выдает впечатляющие образчики сольного фортепианного исполнительства. Он рад снова работать со своим старым боссом.

— Мне показалось, что в духовном отношении он продвинулся далеко вперед, — рассказывает он о своей первой за много лет встрече с Боуи. — Он стал гораздо спокойнее и стабильнее в плане ежедневного сотрудничества. Он вел себя гораздо разумнее и рациональнее. Но его сущность как художника осталась неизменной.

Требует ли новая музыка Боуи чего-то совершенно другого от вас как от пианиста, чем его вещи 1974 года?

— Музыка Дэвида в своей сущности остается рок-н-роллом, но вообще она гораздо сложнее. И на 1. Outside, и на новом альбоме много слоев, много сложности. Ривз вообще играет на гитаре так, словно заново изобретает этот инструмент.

Ривз Габрелс — гитарист, чей пронзительный, зубодробительный звук отталкивает не меньше слушателей, чем привлекает — вероятно, оказывает наибольшее музыкальное влияние на Боуи в течение последних десяти лет. Возможно также, что из всех музыкантов, когда-либо работавших с Боуи, он сыграл самую неоднозначную роль в его карьере. Именно Габрелс в 1987 году уговорил его кардинально сменить курс.

— Он знал, что после Let’s Dance все пошло не так, — утверждает Габрелс, который познакомился с Боуи через свою жену Сару, работавшую пресс-агентом в туре The Glass Spider. Габрелс был гитаристом-виртуозом из Бостона, который любил музыку Боуи, но, как и многие другие, был неприятно удивлен низким качеством альбомов Tonight и Never Let Me Down. На самого Боуи эти альбомы тоже наводили смертельную скуку.

— Я стал чем-то, чем никогда не хотел быть, — признается Боуи. — Я стал общепризнанным артистом. Я начал нравиться людям, которые покупали альбомы Фила Коллинза. Поверьте, по-человечески Фил Коллинз мне очень симпатичен, но я не слушаю его пластинки двадцать четыре часа в сутки. Я вдруг перестал узнавать свою аудиторию и, что хуже, стал к ней равнодушен.

Терзаемый сомнениями и полный отвращения к своей все более пресной музыке, Боуи почти не давал себе труда приходить в студию на сессии для Never Let Me Down.

— Я позволял музыкантам делать все аранжировки, а потом просто приходил и записывал вокал, — вспоминает он, — после чего сваливал и находил себе какую-нибудь девицу.

В глубине души он видел для себя только один выход: уйти на пенсию. Именно это он и намеревался сделать.