Крест любви. Евангелие от Магдалины - Мариан Фредрикссон Страница 9

– Тебе это лучше знать, ведь ты принадлежишь к избранному народу с единственным истинным Богом.

Мария ничего не поняла, но не посмела переспрашивать. Когда Эригон заметил ее недоумение, он пояснил:

– Можно сказать, и Деметра, и Персефона – символы. Символ – это обозначение чего-то, что есть в жизни каждого из нас, но непонятно нам.

Это объяснение не прибавило Марии ума, но слова отложились в памяти.

Как и все посетители дома веселья, Эригон был любопытен. Он повсюду следовал за златовласой Сереной, будто мотылек за огоньком, не упуская случая поприветствовать ее, и просто пожирал глазами. Однако никогда с нею не заговаривал, для этого он был чересчур робок. Такое внимание льстило Серене, и она частенько придумывала себе дела в кабинете во время урока, входила, извинялась и уходила, вызывающе покачивая бедрами.

Мария ревновала. Однажды даже наклонилась к учителю и доверительно сообщила:

– Она язычница.

На этот раз замечание девочки не рассмешило раба, напротив, он разозлился.

– Я тоже. И Леонидас, и Эфросин, и все люди здесь, которые были к тебе так добры. Согласно твоей вере все люди в мире – язычники: римляне, греки, даки, сирийцы, египтяне, германцы, – все, за исключением иудеев. Я не хочу тебе ничего доказывать, но знай, что я считаю вашу веру отвратительной, самонадеянной и ограниченной.

Вечером Марии никак не удавалось заснуть, в голове грохотали слова Эригона. И, что еще хуже, Марии было стыдно, что она не смогла постоять за свою веру. Она должна была рассказать о завете Бога с Авраамом и его семенем, о Священном Писании, которое управляет деяниями верующих. Завтра, нет, послезавтра появится Леонидас. Нужно спросить его.

Но все вышло не совсем так, как предполагала Мария. Эфросин очень долго сомневалась, но в конце концов решила сообщить Мириам, что той пора приступать к «работе». Это ведь в ее собственных интересах, увещевала себя Эфросин, половина заработка остается у девушки.

– У тебя ни гроша за душой, тебе понадобятся деньги, когда ты решишь начать новую жизнь.

Мириам молчала и избегала взгляда хозяйки. Через несколько часов она исчезла. К вечеру Мария не выдержала и отправилась на поиски Эфросин среди нарядных людей в большом зале. Сначала они искали девушку вдвоем, позже к ним присоединились незанятые обитательницы дома. Они обошли весь сад, вышли к озеру и отправили повара и садовника обшарить близлежащие переулки.

Женщины шли по берегу, заглядывая в каждый уголок, и звали Мириам так громко, что над водой разносилось эхо: Мириам, Мириам.

На рассвете ее тело выбросило на берег – прямо на острые скалы, севернее от дома.

Семь женщин сидели в просторной кухне и дрожали от ужаса, словно смерть Мириам стала знамением их собственных судеб.

Эфросин закрыла заведение, вечером не ждали гостей. Сама она мерила улицы широким шагом, закутанная в длинную, до пят, черную накидку. Она устала и безуспешно пыталась не думать о Мириам и о том, что могла бы сделать для бедной девушки. Найти приемных родителей? Поговорить с раввином в иудейском конце? Приставить Мириам к хозяйству? Последнее было единственно возможным, так как иудеи не приняли бы опозоренную девушку в свой дом, а раввин не стал бы беседовать с хозяйкой дома веселья.

«Можно было поручить Мириам шитье, – думалось Эфросин. – Но прелестная девушка пользовалась спросом…»

Сама не зная, как это вышло, Эфросин покинула греческую часть города и оказалась в иудейском конце. Здесь женщину окружало презрение исходившее и от детей, выкрикивавших ругательства, и от взрослых, взгляды которых были полны злобы и горели от неудовлетворенного любопытства. И хотя обычно это ее не заботило, сегодня Эфросин смутилась и повернула домой. «Больше ни одной иудейки! – зареклась женщина, но в следующий же миг вспомнила о Марии. – Ну уж нет это проблемы Леонидаса».

Уже на следующий день под большим розовым кустом в саду похоронили Мириам. Мария прочла над могилой все молитвы, слышанные в магдальской синагоге: что-то на иврите, что-то по-арамейски. Пару раз она путала языки, возможно, даже забывала смысл молитвы, но тем не менее не запиналась и говорила ровным голосом.

– Кто в силах счесть песчинки в море, и капли дождя, и дни вечности? И постичь глубину морей – или мудрости? Предадимся же в руки Господни, ибо так же велико. Его милосердие, как и Он сам.

Поодаль от собравшихся вокруг могилы стоял Эригон, против воли очарованный красотой слов и чистотой детского голоса. Последним, кто присоединился к ним, стал Леонидас, который был в одном из своих многочисленных отъездов, когда Мириам умерла.

Когда девочка окончила чтение, она обернулась и слегка поклонилась. Мария была так бледна, что Эфросин разнервничалась и попыталась утихомирить кричавших от отчаяния и рвавших на себе волосы женщин. Но девочка будто ничего не слышала. С невидящими глазами шла она деревянной походкой мимо собравшихся, пока Леонидас не окликнул ее по имени:

– Мария! Мария!

Она вдруг сорвалась с места, прыгнув прямо в объятия грека. Леонидас подхватил ее на руки и прижал головку малышки к своей шее. Она так напряглась, словно кровь застыла в ее жилах. Леонидас повторял:

– Маленькая моя, маленькая.

Потом он отнес ее в спальню, которую Мария прежде делила с Мириам, и лег на узкую кровать, крепко прижав девочку к себе. Он был не так взволнован, как Эфросин, – Леонидас ведь повидал всякое и знал, что мало кто умирает от шока.

– Ей нужно что-нибудь выпить.

– Я принесу молока с медом.

Мария плотно сжала губы, когда их коснулось сладкое питье, но Леонидас велел выпить, и она подчинилась.

– Я остаюсь на ночь, – сообщил он Эфросин.

Когда хозяйка дома оставила их, мысли ее были о необъяснимой любви, связавшей воинственного грека и иудейскую девочку. Словно это судьба… Грек сам однажды сказал, что судьба этого ребенка непостижимым образом связана с его собственной.

Леонидас спал беспокойно, с перерывами. Но он к такому привык, и это его не заботило. Когда на рассвете они проснулись, грек подмигнул малышке и сказал:

– Теперь мы с тобой поедим. Только ты и я. А потом пойдем в сад и поговорим о Мириам.

С облегчением и в то же время с испугом она шепнула Леонидасу, что хочет поговорить еще и о Боге.

Они прокрались в кухню, где Леонидас разыскал хлеб, простоквашу, сыр и соленую баранину. Мария удивленно смотрела на могучего воина, запросто управлявшегося на кухне. Они поели и отправились на берег, огромное красное солнце только-только показалось из-за холмов на востоке. Косые лучи расцветили море оттенками сирени, утренние туманы неспешно расползались от воды к горам и городу.

– Почему она решила умереть?

Жестокость вопроса подействовала, как и рассчитывал грек: слова потоком хлынули из уст Марии.