Четыре королевы - Нэнси Голдстоун Страница 89

Как ни прискорбно, у нас нет никаких указаний на то, что Маргарита оплакивала смерть младшей сестры. Королева Франции помнила о несправедливости отцовского завещания, не забыла и предательство Карла и Беатрис во время крестового похода Людовика, и это, по-видимому, не позволило ей смягчиться даже при известии о смерти той. Более того, можно не сомневаться, что восхождение Карла на трон Сицилии стало источником сильнейшей досады для Маргариты. Если граф Анжуйский не удовлетворил ее требований относительно провансальского наследия прежде, когда нуждался в поддержке ее самой и ее мужа, чтобы осуществить свои планы, то какие шансы оставались у нее теперь — при том, что он стал сюзереном богатого королевства, и вся Европа восхваляла его подвиги?

Поведение Карла в качестве короля Сицилии лишь подтвердило опасения Маргариты относительно бессовестности деверя. Первое, что он сделал после смерти ее сестры, было нарушение того пункта завещания Раймонда-Беренгера V, согласно которому Прованс должен был достаться старшему из детей Беатрис: он узурпировал права собственного первенца и оставил титул (и графство) за собой. Маргарита резко протестовала и жаловалась Людовику, по король Франции колебался. Похоже, что серьезные, почти невероятные успехи Карла в Италии стали неожиданностью для Людовика IX. С одной стороны, он мог только похвалить нового короля Сицилии за достижения, особенно потому, что он взялся за дело по настоянию папы. С другой, не очень-то приятно осознавать, что младший брат настолько затмил тебя в военных делах. «Он [Карл] был отличным воином и стер то позорное пятно, которое тяготело над французами после неудач Людовика Святого за морем», — писал Салимбене.

Однако убедительное решение Карлом проблемы сицилийского наследства устранило последнее препятствие, мешавшее Людовику осуществить лелеемую годами мечту, и он поспешил ее реализовать. В марте 1267 года, год спустя после разгрома Манфреда под Беневенто, когда стало ясно, что брат прочно утвердился в новом королевстве, король Франции созвал на встречу всех своих баронов. Присутствие было обязательно. Жуанвиль, страдая в то время от лихорадки, «молил его величество позволить остаться дома. Однако он прислал мне слово, что настаивает на моем приезде, поскольку в Париже имелись хорошие врачи, умеющие излечивать подобные хвори».

Людовик держал цель собрания в секрете от всех, в том числе и от Маргариты. «Никто, даже сама королева, не мог объяснить, зачем король меня вызвал», — писал Жуанвиль. Но дворянство, видимо, о чем-то догадывалось. Придя на мессу в Сен-Шапель, Жуанвиль подслушал такой разговор между двумя рыцарями:

— Не верь мне больше никогда, — сказал один, — если король не примет крест в этой самой часовне.

— Если так, — ответил другой, — это будет один из печальнейших дней, когда-либо виденных во Франции. Ибо если мы не примем крест сами, то потеряем расположение короля; а если примем, то утратим благоволение Господа, так как сделаем это не из любви к нему, но их страха разгневать короля.

Рыцари оказались правы: не только Людовик, но и трое его сыновей, и самый старший Филипп, наследник престола, и Жан-Тристан, дитя, рожденное в Дамьетте в 1250 году, когда Маргарита была вынуждена подкупить моряков из Пизы и Генуи, чтобы те помогли удержать город, — все они вслед за отцом высказали желание идти в крестовый поход. Двадцатипятилетняя дочь Людовика и Маргариты, Изабелла, и ее муж, король Наваррский, также взяли крест.

Жуанвиль, который так поддерживал Людовика семнадцать лет назад в Святой Земле, пришел в ужас. Он отказался участвовать в этой авантюре, несмотря на активный нажим короля, и горячо порицал тех, кто поощрял навязчивую идею Людовика: