Война солдата-зенитчика. От студенческой скамьи до Харьковского котла. 1941-1942 - Юрий Владимиров Страница 83

В первую очередь я попросил показать мне братскую могилу павших, которая, впрочем, и так была хорошо видна со всех сторон и находилась совсем недалеко от автобусной остановки, здания сельского совета, а также местной школы. В братской могиле были похоронены военнослужащие и некоторые гражданские лица, погибшие не только в мае 1942 года, но в последовавших в течение 1943 года других боях. Мне было сказано, что в нее даже сейчас продолжают подзахоранивать останки бойцов и командиров, зарытые в свое время наспех где попало и которые находят в окрестностях села. Так, только вчера здесь захоронили в присутствии вызванных с родины родных останки одетого в шинель молодого бойца из Полтавской области, обнаруженные случайно недалеко от опушки лесного массива. (Я тут же вспомнил свой лес, в котором прятался перед попаданием к немцам в плен, и убитых, лежавших на лугу перед этим лесом.)

Я подошел к очень большой, окруженной деревянным штакетником братской могиле, в которой, наверное, мог лежать и сам. Над ней была установлена статуя державшего в руках автомат ППШ бойца с непокрытой головой, а у штакетника из узких досок поставлена наклонная белая каменная плита с пятиконечной звездой и эпитафией: «Куда б ни шел, ни ехал ты, но здесь остановись! Могиле этой дорогой всем сердцем поклонись!»

На могиле, приводя ее в порядок после вчерашнего захоронения, находились несколько местных жителей. Я поздоровался с ними, представился им и долго стоял перед могилой. Затем попросил этих жителей сфотографировать меня на ее фоне, что они с удовольствием сделали. При этом один из мужчин – на вид мой ровесник и хромой, потерявший ногу на фронте, заявил мне, что в мае 1942 года, будучи еще юношей непризывного возраста, был свидетелем всего произошедшего в селе. Он показал мне овраг, по которому 23 мая того года уходили из села на восток наши войсковые соединения, включая и зенитную батарею, в которой я служил. Я сфотографировал также этот овраг.

Мужчинам я рассказал подробно, как мы находились в мае 1942 года в Лозовеньке, как отбивали тогда воздушные атаки и пытались выйти из окружения, стремясь пробиться к Северскому Донцу за деревней Марьевка. Когда я упомянул об этой деревне, то двое из моих слушателей, относительно молодых по возрасту, сказали, что такого населенного пункта около Лозовеньки нет. Однако их пожилой коллега-инвалид заметил, что Марьевкой до войны иногда называли ту деревню, которая располагается перед Лозовенькой рядом с лесом. Мы проезжали ее мимо на автобусе.

Далее я пошел бродить по селу один по тем его местам, где бывал. Следуя по маршруту движения зенитной батареи, вышел на поле и дошел туда, где 23 мая 1942 года стояли в последний раз наши пушки, ведя бой с танками, и находился мой индивидуальный защитный окоп, в котором я долго промучился, но спасся от неминуемой гибели. И к величайшему моему изумлению, это место оказалось… почти рядом с тем самым пунктом на шоссе, где едва не опрокинулся везший меня и других пассажиров автобус и где я получил небольшой ушиб и царапину на лице.

«Что это? Случайное совпадение или Всевышний напомнил мне, своему подопечному, о своей милости ко мне в те тяжелые дни?» – сразу подумал я, и этот вопрос задаю себе очень часто и буду, наверное, задавать его вплоть до конца своей жизни…

Естественно, то место представляло собой обычное, уже частично вспаханное трактором поле, и пройти по нему дальше до леса, в котором 24 мая 1942 года до вечера скрывался с тремя товарищами, я не мог и, главное, не имел времени. Я сфотографировал это совсем не приметное теперь ничем и неинтересное для всякого другого человека место и возвратился по шоссе снова в село. Затем прошелся по берегу речки, по которому 22 мая вместе с Кусковым шел за обедом на полевую кухню и обратно. Сфотографировал несколько хат, которые имели внешний вид такой же, как в мае 1942 года, и подошел к конечной остановке автобуса, чтобы уехать в Харьков.

Однако до отъезда автобуса времени оставалось еще около получаса, и я снова подошел к братской могиле.

Мне пришла мысль помянуть всех похороненных в этой могиле товарищей, и особенно – тверского шофера М. Д. Журавлева и обвинявшегося у нас тогда в нахальстве Кускова, инициалы которого забыл. Поэтому, не имея времени самому выпить полагавшейся при этом горькой, я, вынув из кармана 20 рублей, вручил их инвалиду, чтобы тот купил в сельском ларьке водку (поллитра ее стоило тогда 2 рубля 87 копеек), пиво и закуску и в память покойных принял ее на могиле вместе с коллегами без меня…