Каждому свое - Вячеслав Кеворков Страница 77

Он вышел в коридор, чтобы вдохнуть свежего воздуха у открытого окна и с радостью ощутил, как привычное состояние самоуверенности возвращалось к нему.

Преодолевая неловкость от необходимости сочетать личное со служебным, Вальтер встретился с Бригиттой в загородном кафе недалеко от Берлина. Сама по себе встреча с женщиной-агентом в людном месте не являлась образцом конспирации, но допускалась в «исключительных случаях», продиктованных «оперативной необходимостью», которая легко укладывалась в головах даже самых недалеких работников госбезопасности. Правда, следует признать, что данная практика имела и свои издержки. Жены сотрудников ни по внешности, ни по уровню интеллекта и близко не могли конкурировать со специально отобранными агентами-соблазнительницами, что порой влияло самым разрушительным образом на прочность уже сложившихся семейных уз.

Сейчас Вальтер не мог вспомнить, после какой по счету встречи с Бригиттой, а точнее после расставания с ней, он почувствовал себя настолько опустошенным, что молодая супруга, озадаченная внешним видом мужа, предложила ему вместо отвергнутого ужина успокоительные таблетки.

Вечером следующего дня, переодевшись в штатское, Вальтер отправился в казино «Салон Китти», которое входило в сферу компетенции его управления. А это означало, что его сотрудники утверждали кадры, подобранные полицией, а также оборудовали всеми видами подслушивающей, подглядывающей и записывающей аппаратуры помещения казино, включая туалеты.

На сей раз, направляясь в казино, Вальтер предпочел бы остаться незамеченным. А потому сел за самый непрестижный столик за колонной. Но тут тщательно обученная им служба сработала против своего патрона. Отвечавший в тот вечер за порядок в зале старший из обслуживающего персонала, легко лавируя между тесно расставленными столиками и находящимися в непрерывно-беспорядочном движении гостями, предстал перед Вальтером, раскрыл перед ним меню и, слегка склонив голову, ровно настолько, насколько позволяло положение, учтиво и ненавязчиво поинтересовался:

— Может быть, господин пожелает занять боле удобное место, ближе к эстраде? Оттуда можно полнее насладиться зрелищем.

— Спасибо, но у меня дальнозоркость и я предпочитаю наслаждаться прекрасным издалека.

— И это абсолютно верно! Прекрасное смотрится лучше на расстоянии. Чего пожелаете из напитков? У нас полный набор французских вин и коньяков!

— Тогда бутылочку рейнского, сухого.

— И это правильно! От французских — только известь на сосудах, а от наших — сосуды прозрачны как совесть чистокровного немца.

Под «чистокровным немцем» он определенно имел в виду гостя, ну и себя в придачу. Поэтому Вальтер охотно согласился. Общий свет в зале приглушили и ярко осветили сцену, на которой появился хмурый, с безразличным выражением лица кабаретист, который тут же перешел к изложению историй, произошедших с ним за последнее время.

Поначалу, как обычно, Вальтер старался уделить больше внимания не сцене, а публике.

Соседний столик занимали двое швейцарцев — толстый и тонкий, как окрестил он их. Оба были, судя по всему, итальянского происхождения, хотя толстый представлял собою выбракованный экземпляр наследника великой римской империи: был рыжеволос, белоглаз, не в меру корпулентен и не по временам весел.

Его партнер был вдвое худее и настолько же темнее волосами и кожей, хотя и не уступал ни в жизнерадостности, ни в словоохотливости.

За следующим столом — две семейные пары шведских дипломатов. Выход в свет был организован мужьями, скорее всего как «плата за страх», точнее как награда женам за их самоотверженное согласие жить в столице, подвергавшейся систематическим бомбардировкам английской авиации. В отличие от соседствующих итальянцев представители северной расы на слова скупились, озвучивая свои мысли вслух лишь при крайней необходимости.

Далее взгляд его перекинулся на противоположную сторону зала, где под такой же колонной стоял такой же столик, за которым уютно устроилась молодая белокурая женщина и темноволосый мужчина старше нее. Оба были так увлечены друг другом, что не обращали внимания ни на суетившегося поблизости официанта, ни на сцену, ни на окружавшую их публику.

О чем можно так увлеченно беседовать? И зачем идти в казино, если тебя интересует лишь визави? Садитесь за стол в квартире, да и любуйтесь друг другом, если уж вам безразлично все, что вас окружает. Это будет много проще и значительно дешевле. Тем временем изложение кабаретистом своего жизненного опыта подходило к концу. И тут вдруг, словно споткнувшись обо что-то, он внезапно умолк. Своевременная пауза может иметь у публики не меньший успех, чем хорошо отрепетированный диалог.

Кабаретист вышел на авансцену и грустно объявил:

— У меня есть любимая собака. Она умна, честна и прыгуча. По утрам мы с нею читаем газету. И она прыжками реагирует на прочитанное. Если новости плохие, она едва отрывается от земли — и он жестом показал, как это выглядит. — Если новости терпимы, то чуть повыше, — и он, вытянув руку с заостренной ладонью, пластично обозначил высоту. — А если уж совсем хорошие, то… — он резко выбросил руку вверх и застыл в гитлеровском приветствии. — Но так высоко я ей прыгать не разрешаю. На этой высоте кончается искусство и начинается политика, в которой мы с нею ничего не соображаем.

Публика аплодировала в знак одобрения его сомнительной по содержанию репризы.

Но вот свет погас, а когда слабо забрезжил вновь, то глазам публики предстал громадный черный рояль, напоминавший распластавшуюся на сцене подбитую черную птицу. Рядом, опираясь на ее крыло, женская фигура в черном.

Женщина кланяется публике, садится за рояль, делает едва заметный знак оркестру, находящемуся на уровень ниже, и тут же зал наполняется величественной музыкой Бетховена.

Кабаре не предполагает серьезной музыки, а потому гости, повинуясь смелому замыслу режиссера, на мгновение умолкают, удивленно вытягивают шеи и дружно поворачивают головы в сторону сцены. И в этот момент, едва вырвавшись в зал, полная трагизма музыка неожиданно обрывается. Пианистка громко хлопает крышкой инструмента, встает и медленно идет по сцене под звуки одинокой скрипки, с которой осторожно сливается ее голос, повествующий о хорошо знакомой всем душевной боли, связанной с расставанием.

По мере нарастания драмы в отношениях мужчины и женщины голос звучит все сильнее, перекрывая оркестр, который вежливо уступает ему, приглушая свое звучание.

Наконец, события достигают своей наивысшей точки: «Ты ушел, сказав, что навсегда, мгновенно свет погас, и наступила тьма».

Зрителям тема была, несомненно, близка. Каждый когда-то уходил, кто-то возвращался, но и тех, и других певица сейчас возвращала в незабываемые и прекрасные времена молодости, когда они взирали на мир, раскрашенный радужными красками, а бушевавшие страсти, казавшиеся тогда трагедиями, выглядели теперь трогательными до слез мелодрамами.

Но вот мелодия оборвалась, певица умолкла, и во внезапной тишине послышались громкие всхлипывания.