Вяземская катастрофа 41-го года - Лев Лопуховский Страница 76

В вермахте обычно задачи ставились в общем виде. При этом немецкие командующие оперативными объединениями обладали несравненно большей самостоятельностью в выборе способов их решения. Они даже имели смелость возражать фюреру. Максимум, что он мог сделать, так это отправить в отставку. Характерный пример. Гитлер на совещании 4 августа 1941 г. в штабе группы армий «Центр» заявил, что «противник у Великих Лук должен быть уничтожен». Однако командующий группой фон Бок 11 августа доложил, что танковая группа Гота будет готова не ранее 20 августа, а без танков наступать нельзя. В итоге наступление отложили с тем, чтобы позднее использовать в нем танковый корпус. О результатах этого удара мы уже говорили. В Красной Армии отстранением от должности дело могло не кончиться... В связи с этим интересна позиция германского руководства и по такому щепетильному вопросу, как отход. По свидетельству Типпельскирха, Гитлер почти совершенно отвергал отвод войск как оперативное средство, необходимое для того, чтобы восстановить свободу действий или сэкономить силы. Здесь он оставлял право принимать всякое, даже малейшее, тактическое решение только за высшей инстанцией. Позднее, когда армии вермахта под Москвой стали терпеть одно поражение за другим, он установил следующий порядок: отход частей – только с разрешения командующего армией, отход соединения может разрешить только командование группы армий. Командующие армиями, особенно Гудериан, выразили протест против такого ограничения их прав [21] .

В 1941 г., начиная с 22 июня, в обстановке поражений и оставления западных областей страны, обладающих высоким экономическим потенциалом, советское военное и особенно политическое руководство также всячески, где надо и не надо, противилось отводу войск. С принятием решений на отвод войск, как правило, запаздывали до момента, когда начавшийся несанкционированный отход превращался в бегство со всеми вытекающими отсюда последствиями. Конев, только что назначенный командующим фронтом, начал с того, что приказал переделать план обороны 16-й армии, который предусматривал мероприятия на случай вынужденного отхода. А теперь, когда пришлось обосновывать необходимость отвода войск, ему не хватило не только настойчивости, но и правдивости. При переговорах 5 октября Конев больше упирал на тяжелое положение на левом фланге Резервного фронта (поэтому и Сталин в разговоре с Жуковым будет говорить о том же). Он «забыл» упомянуть о сдаче Белого и ничем не прикрытом разрыве между 30-й армией и группой Болдина, о прорыве обороны фронта на всю глубину на этом направлении и о том, что противник на вяземском направлении уже вышел к тыловому рубежу фронта (р. Вопец).

Почему Конев, упомянув о просочившихся мелких группах противника, не доложил Шапошникову об очень важном моменте – о захваченных противником еще 3 октября плацдармах на Днепре? Как говорится, не его епархия? А может потому, что к мостам на Днепре противник смог выйти, только прорвав оборону фронта на всю глубину! Конев после войны будет утверждать, что только от Буденного в ночь с 5 на 6 октября узнал о переброске соединений 49-й армии на юг и что никаких войск на рубеже Гжатск, Сычевка не оказалось (при чем здесь Гжатск, непонятно). Другими словами, он хочет сказать, что рассчитывал, что на Ржевско-Вяземском рубеже по-прежнему обороняются части 49-й армии. Ну, а раз его не предупредили о перегруппировке, то и нечего спрашивать с него, что вражеские плацдармы, сыгравшие в дальнейшем свою зловещую роль в окружении основных сил Западного фронта, не были своевременно ликвидированы. Конев и предложил отводить войска фронта на необорудованный гжатский рубеж, не задерживаясь на укрепленном Ржевско-Вяземском, потому что знал о сложном положении на восточном берегу Днепра (хотя бы из упоминавшегося выше доклада генерала Калинина).

Как можно поверить Коневу: в тылу Западного фронта проводится такая масштабная перегруппировка, с обороняемого им направления отводится целая армия – по существу, стратегический резерв Ставки, а командующий об этом не знает. (Если же действительно Ставка и Генштаб не уведомили о перегруппировке 49-й армии командующего Западным фронтом, то можно представить, что там творилось после известия о сдаче Орла 3 октября.) Ведь штаб 49-й армии находился на ст. Новодугинская, всего в 24 км от Конева. А в Касне (в двух шагах от его штаба) грузились части 248-й стрелковой дивизии, в полосе которой как раз и находились эти злосчастные мосты, о которых так, видимо, никто и не решился доложить.

А мосты не простые, десятки которых при отходе достались врагу в исправном состоянии. Захватив их, немцы без проблем смогли быстро переправить свои танки на другой берег реки. Согласно немецкой карте, к исходу 3 октября они захватили два небольших участка восточного берега [163]. На следующий день, воспользовавшись неразберихой на этом участке обороны, они несколько расширили плацдармы, овладев имевшимися здесь укреплениями. За взорванный без разрешения мост в Смоленске, на который уже въезжали немецкие танки, хотели судить отдавшего приказ начальника гарнизона полковника П.Ф. Малышева (для этого пригнали за ним самолет из Москвы!). А здесь за два невзорванных моста могли и расстрелять. (В скобках замечу, что только 22.10.1941 г. последовала директива Ставки о разрушении объектов военного значения при отходе: мостов, аэродромов, запасов материальных средств, складов, приведении шоссе в непроезжее состояние).

Подведем итог. И.С. Конев не мог 4 октября самостоятельно принять решение об отводе войск фронта на гжатский рубеж, то есть сразу на глубину 150 – 160 км, к тому же озвученное задним числом. Никаких распоряжений на отход (или хотя бы о подготовке к нему) в течение 4 октября и в первой половине 5-го им отдано не было, и следов их в архиве не обнаружено. И все последующие решения, действия Конева и поведение первых лиц из полевого управления фронта только подтверждают это. Утверждение бывшего командующего Западным фронтом о том, что он принял решение на отход еще 4 октября, не что иное, как попытка задним числом снять с себя ответственность за опоздание с отводом войск фронта, которое привело к катастрофическим последствиям. Кроме того, в рассуждениях о якобы принятом им, вопреки мнению Ставки, решении проскальзывает мысль, что если бы его послушали и вовремя приняли его предложение, то не было бы ни окружения, ни катастрофы под Вязьмой.

Хотя, справедливости ради, следует заметить, что в предложении командующего Западным фронтом (если бы оно было принято 4 или даже утром 5 октября) было и рациональное зерно. Быстрый отвод войск перекатом через первую полосу Ржевско-Вяземского рубежа (на Днепре) на его вторую полосу по линии восточнее Сычевка – Вязьма позволял создать оборону в глубине под прикрытием соединений 32-й армии. В этом случае еще можно было избежать окружения сил Западного фронта. Но это означало оставление хорошо подготовленного рубежа по р. Днепр, так как его можно было удержать лишь при условии уплотнения обороны за счет отводимых войск и своевременной ликвидации (или надежной локализации) вражеских плацдармов. Нерешительность Ставки, а конкретно – И.В. Сталина, и опоздание с решением на отвод войск сыграло на руку врагу и привело сначала к утрате заблаговременно подготовленного рубежа, а затем и к окружению основных сил двух фронтов.