Моя жизнь с Чаплином. Интимные воспоминания - Лита Грей Чаплин Страница 72

После каждого ночного шоу Глэдис разворачивала очередную кампанию по моему возвращению обратно в «Дорчестер», чтобы я приняла теплую ванну и поспала, но Глэдис не понимала, что мне нужно отвести душу. Меня приглашали в ночные клубы — а кроме них, алкоголь после полуночи нигде не подавали, — и я соглашалась. Пока я находилась в теплой компании вновь обретенных друзей и поклонников, которые любили меня такой, какой я была, или, по крайней мере, делали вид, что это так, я справлялась с собой и призраки меня покидали. Липкий страх неизбежно подступал, когда я возвращалась в номер, но, охмелевшая от комплиментов и уставшая от работы, я проглатывала пару ночных порций и отключалась до трех-четырех часов следующего дня.

Однажды ранним утром я отправилась одна в ночной клуб, где выступала Милдред Харрис. Я не собиралась этого делать, но любопытство взяло верх. Моими фотографиями был увешан весь Лондон, но когда я вошла в клуб и направилась к темному бару, никто меня не узнал, именно этого я и хотела.

Клуб был довольно паршивый, и горстка посетителей, сидящих за столами и за барной стойкой, показались мне неприятными. Милдред Харрис сидела за пианино и пела одну за другой стандартные меланхолические песни гортанным, унылым голосом, который был не плох и не хорош, а скорее это был голос усталого профессионала, уверенного в том, что ему заплатят, как бы там ни было. Посетители болтали, не обращая на нее внимания, и казалось, ее это не волновало. Некогда явно хорошенькая, голубоглазая блондинка переходила от мелодии к мелодии, прихлебывая из стакана и делая время от времени затяжку от своей сигареты, явно тяготилась, скучала и ждала, когда закончится ее выступление. Когда, наконец, это случилось, она побрела к концу барной стойки в противоположной от меня стороне, не обращая внимания на скудные аплодисменты.

Я посмотрела, как бармен подливает ей в стакан, и направилась к ней. Она сидела, ссутулившись, и выглядела бесцветной и изношенной, хотя ей было немногим больше тридцати. Стареющая женщина скользнула по мне глазами, но слегка вздернула брови, когда я представилась и спросила, могу ли присесть рядом.

Она пожала плечами.

— Здесь свободная страна, как утверждают. Интересно, с чего это вы решили снизойти до нас, миссис Чаплин II. Что будете пить?

В следующие полчаса она в свойственной ей медлительной манере подкалывала меня, саркастически поздравляла с присвоением имени Чарли, о чем в некоторых газетах написали: «Вторая Золотая Лихорадка», и сообщила, что если я пришла посмотреть на неудачницу и предложить свою помощь, то лучше мне убираться в свой роскошный район, поскольку она ни в чем не нуждается.

Я была терпелива и не придала значения оскорблениям. Я старалась не вести себя покровительственно, поскольку ничего подобного и не ощущала. Только поняв, что оставаться рядом с этой несчастной, мрачной женщиной больше неуместно, я поняла, и то, зачем на самом деле приходила. В своем отчаянном стремлении избавиться от призраков, мучивших меня, я думала о ней как о единственной женщине, которая понимает Чарли так, как я. Я пришла к этой усталой, потерянной и, наверное, неисправимой женщине в надежде найти у нее ключ к собственному спасению!

Я хотела дать ей денег, все, что у меня было, но не осмелилась. Когда я поднялась, чтобы уйти, она посмотрела на меня.

— У вас ведь два сына от Чарли? Я видела их фотографии в журналах. Красивые. Хорошие мальчики?

— Да.

Она печально кивнула.

— Считайте, что вам повезло. У меня был ребенок от Чарли, слышали, наверное? Он прожил три дня и умер. Чарли тяжело это пережил. Забавно: единственное, что я помню о Чарли, это, как он плакал, когда ребенок умер.

Я попыталась сказать что-то, но она подняла свой стакан и мягко скомандовала:

— Отправляйтесь домой, леди. А благотворительностью займитесь в каком-нибудь другом месте.

Работа в «Кафе Депарее» закончилась вместе с моей способностью быть трезвой и трудоспособной во время шоу. Глэдис старалась прятать от меня каждую бутылку, которую могла найти, но я неизменно оказывалась умнее; я всегда знала больше потаенных мест, чем она. Мы ездили по провинции и выступали перед хорошей дружественной публикой, но теперь я вела себя, как дрессированное животное, выполняя все, что от меня требовалось и не заботясь об аплодисментах, как Милдред.

Прежде чем отправиться в Шотландию, мы вернулись в Лондон. Глэдис горячо настаивала на отмене тура:

— Зачем это тебе нужно? Ты смертельно устала. Ты буквально ходячий скелет. Ты просто загнешься, если не отдохнешь хорошенько.

— Все будет хорошо. Я должна выступать. Я дала слово.

В ночь накануне пасхального воскресенья я погрузилась в свой привычный алкогольный ступор, но через несколько часов поднялась из постели. Сердце так билось, что, казалось, готово выскочить из груди. Я кинулась к Глэдис с криком:

— Немедленно в больницу. Я умираю!

Она выпрыгнула из постели и принялась искать одежду, пока я металась, словно дикое животное в клетке. Каждый нерв во мне дрожал, я не могла ждать. Я выскочила из ее комнаты, из гостиничного номера и нажала кнопку лифта в коридоре. Но и лифта я не могла дождаться. Я нашла лестницу и помчалась вниз пролет за пролетом, перепрыгивая через три-четыре ступеньки. Я выбежала через холл гостиницы и рванулась в крутящуюся дверь, и, оказавшись на сырой, холодной улице, заметила, что там никого нет, а на мне только ночная рубашка. Хотя это была глубокая ночь, появились люди, готовые помочь, но я могла только кричать из последних сил:

— Глэдис! Глэдис! Глэдис!

Она вылетела наружу и набросила на меня пальто, ворча, что я простужусь до смерти. Кто-то вызвал для нас такси. Мы сели в него, и, приказав водителю вести нас в больницу, Глэдис обняла меня и принялась утешать: «Все будет хорошо, Капитан. Все будет хорошо». Сердце стучало, как барабанная дробь, и меня отчаянно трясло.

Из-за Пасхи в больнице оказались только неопытные врачи. Один из них взял меня под руку, когда я попыталась пройти мимо него, и вместе с другим врачом повел в приемную. Глэдис последовала за нами, рассказывая все, что знала, чтобы объяснить этот необъяснимый приступ. Я сопротивлялась, когда меня укладывали на белый стол, и кричала, умоляя защитить меня от тех, кто пытается меня отравить.

Они сделали мне успокоительное, которое начало действовать практически сразу. Не знаю, сколько времени я провела на столе, но я была относительно спокойна, когда один из них сказал Глэдис:

— Это нервное истощение. Она перегружена стимуляторами — слишком много алкоголя, по-видимому. Ей нужно остаться здесь на ночь, а потом ей сделают полное обследование.

Глэдис была полностью за. Но я — нет. Чувствуя себя намного лучше и в глубине души страшась того, что мне могут сказать доктора, я поднялась, улыбнулась и сказала:

— Не будут ли господа так любезны оставить леди и дать ей возможность одеться? Я чувствую себя уже хорошо и вполне способна держаться на ногах.