Волжский рубеж - Дмитрий Агалаков Страница 72

Все встали и, громко крикнув: «Урр-раа!», весело и торжественно ударили хрусталем.

Еще одно великое дело было завершено.

1 марта 1881 года император Александр Второй решил лично сделать развод караульных Зимнего дворца. Он подъезжал в карете к Театральному мосту, когда раздался первый взрыв. Император остался невредим, но был убит один конвойный офицер и ранен другой. Александр Второй, несмотря на уговоры, вышел из кареты и хотел справиться о своих людях, но второй взрыв смертельно ранил его. Он едва успел прошептать: «Помогите».

Через полтора часа в Зимнем дворце он скончался.

Уже 2 марта два представителя от Самарской думы Петр Алабин и купец Петр Субботин прибыли в Зимний дворец к высочайшему выходу нового императора Александра Третьего и императрицы Марии Федоровны. Как представители других городов они дали верноподданническую присягу царствующим особам. Также они передали царственной чете только что полученную из Самары телеграмму, в которой говорилось, что «все самарские граждане всеподданнейше поздравляют императора Александра Третьего со вступлением на отеческий престол и поклоняются праху почившего в Бозе царя Александра Второго».

Седьмого марта Алабин и Субботин приняли участие в церемонии перенесения тела почившего императора Александра Второго из Зимнего дворца в Петропавловский собор.

Алабин смотрел на холодное лицо императора и верить не хотел, что его больше нет. Воистину – нелюди совершили это, дьявольское отродье. Или все же… люди? – размышлял он. – Но тогда кто они такие? Откуда явились? Как могла Россия породить такое? Эта мысль заразила его и он понял, что еще вернется к ней.

– Великого человека потеряли, Петр Владимирович, – точно читая его мысли, во время торжественной службы тихонько сказал купец Субботин. – Жалко, воистину жалко!

– И что самое печальное, – откликнулся Алабин, – этот великий человек не простым генералом был или министром, от которого мало что зависело, которому еще доказывать надо было свою правоту перед сиятельными особами, а сам был первым – и в первой империи на Земле! Вот что обидно и… страшно!..

Купец Субботин сурово кивнул:

– Прав ты, Петр Владимирович. Царствие небесное императору нашему! Упокой Господь его душу!

Да, Алабин был прав, смерть императора была и частью страшной судьбы России. Петр Владимирович даже не осознавал во всем объеме этой истины! В день смерти император должен был подписать проект новой либеральной конституции, составленной министром внутренних дел Лорис-Меликовым. Новая конституция стала бы еще одним шагом царского правительства навстречу своему народу. Но этому не суждено было сбыться. 6 марта Александр Третий уже получил письмо от обер-прокурора К.П. Победоносцева. Там были следующие строки: «Час страшный и время не терпит! Или теперь спасать Россию и Себя, или никогда. Если будут Вам петь прежние песни сирены о том, что надо успокоиться, надо продолжать в либеральном направлении, надобно уступать так называемому общественному мнению, – о, ради бога, не верьте, Ваше Величество, не слушайте их! И не оставляйте графа Лорис-Меликова на его посту. Я не верю ему! Он фокусник и может еще играть в двойную игру! Если Вы отдадите Себя в руки ему, он приведет Вас и Россию к погибели!..»

В конституции Лорис-Меликова речь шла о представительном правительстве, иначе говоря о парламентской монархии. Александр Третий ответит Победоносцеву через несколько дней, и там будут строки: «Странно слушать умных людей, которые могут серьезно говорить о представительном начале в России. Более и более убеждаюсь, что добра от этих министров ждать я не могу. Вы могли слышать, что Владимир, мой брат, правильно смотрит на вещи и совершенно, как и я, не допускает выборного начала».

Так жизненно важные либеральные реформы в России вместе с царем-Освободителем «почили в Бозе». Александр Третий послушает Победоносцева, и уже в мае из-под пера грозного министра, но за подписью царя выйдет «Манифест о незыблемости самодержавия». Лорис-Меликов, Милютин и Абаза подадут в отставку, их места займут консерваторы и реакционеры. Придет время закручивания гаек, нового давления на общественность, нетерпимость к свободе совести и слова. Но сколько можно сдерживать пар в кастрюле, стоящей на большом огне? Все это станет прелюдией великого взрыва. И никакие казаки с плетками уже не помогут!

Но это будет чуть позже…

Четырнадцатого марта Алабин и Субботин были на панихиде по императору Александру Второму и возложили к его гробу венок от города Самары. 15 марта присутствовали на его погребении в Петропавловском соборе.

Восемнадцатого марта в Самаре на заседании думы прочитали телеграмму из Петербурга от двух гласных:

«Удостоились, в присутствии Их Императорских Величеств и всего Августейшего дома, а также иностранных принцев и владетельных особ, торжественно возложить венок от г. Самары, отслушать панихиду и поклониться праху в Бозе почившего Царя-Освободителя. Большой венок составлен из незабудок, в середине его крест на луне из белых роз и лилий, связанных белыми лентами с гербом города Самары и надписью золотом: «Бессмертному Царю-Освободителю Александру II. Самара».

А 19 марта в Аничковом дворце депутации со всех городов России «всеподданнейше» поздравляли Его императорское величество со вступлением на отеческий престол. Были среди прочих Алабин и Субботин.

– Господа, – чуть позже обратился Алабин к представителям других городов. – Предлагаю тотчас же отправиться к месту покушения на Александра Второго и возложить цветы на этом скорбном месте.

Депутации согласились единогласно. На месте трагедии как раз проходила служба. Цветы были возложены, и Алабин с Субботиным, как и многие другие, направились в Петропавловский собор. Там шла панихида по почившему императору. К вечеру двое самарцев были уже в Казанском соборе. Отстояв торжественный молебен за здравие нового императора Александра Третьего, императрицы и наследника, они с чистым сердцем отбыли домой.

В поезде, пока Субботин спал, Алабин взял из саквояжа листы бумаги, карандаш и при ночнике взялся писать. Подтолкнули его к ночному творчеству все те же размышления о том, кто же такие эти люди, взорвавшие императора, – одного из лучших и благороднейших русских людей!

Сердце колотилось, строка тянулась к строке…

26 марта в Самаре дума приняла решение воздвигнуть памятник царю-Освободителю на Алексеевской площади.

А 30 марта на заседании Алабин взял слово и вышел с листами бумаги. Полный праведного гнева и скорби, черновик обращения он и писал в поезде по дороге в Самару.

Алабин говорил горячо, ясно, со страстью истинного оратора:

– Не можем умолчать о душевной муке, нами пережитой в эти страшные мгновения. Мы чувствуем угрызение совести, как будто мы сами причастны к этому убийству, которое, может быть, и не совершилось бы, если бы мы с большим усердием исполняли свой долг к своему Отечеству и к нему, Богом над нами поставленному Верховному Вождю. – Петр Алабин перевел дух, губы его дрогнули. – Многие в ослеплении самообольщения убаюкивают свою совесть, говоря: эти убийцы – не наши братья, это – отребье Земли, это – исчадие ада, подставленные орудия исконных врагов России. Они нерусские! Но кого может ввести в заблуждение такое отречение? Если они не наши, то кто же они? – Он посмотрел в зал, все едва дышали. – Не вражьи же они латники, проникшие в сердце земли нашей, подобно тем, спасая царя от которых, не пожалел своей крови Иван Сусанин?! Не иноплеменные же они полчища, одолевшие нас в смертельных боях и вторгнувшиеся в наше Отечество, чтобы ниспровергнуть все его святыни?! Нет, то-то и ужасно, что они наши братья, что их, как и нас, царь, сраженный их святотатственными руками, звал не иначе как детьми Своими! Отцеубийство, ими совершенное, грозным призраком восстает поэтому и пред нашей совестью. И нам, не сумевшим охранить общего Отца нашего, теперь думается: «Кровь Его на нас и на чадах наших!»