Главный соперник Наполеона. Великий генерал Моро - Алексей Зотов Страница 71

Таким образом, пролитая королевская кровь Бурбонов и возложение императорской короны на голову «солдата удачи», по словам Бурьена, явились двумя актами, вошедшими в не менее кровавую драму заговора XII года.

Меланхоличная смерть герцога Энгиенского, этого несчастного принца, волею судьбы, или, скорее, по зову сердца к своей возлюбленной, случайно оказавшегося в Эттенхайме, не имеет никакой связи с заговорщиками Кадудаля, готовившими переворот внутри страны. Моро был арестован 15 февраля 1804 года, именно в то время, когда стало известно о заговоре. Пишегрю и Кадудаль также были арестованы в феврале, а герцога Энгиенского не арестовывали до 15 марта. Если бы герцог был действительно замешан в заговоре или если предположить, что он даже знал о нем, разве бы он позволил себе оставаться в Эттенхайме хоть на мгновенье, узнав, что его предполагаемые сообщники арестованы? Пылкий влюбленный юноша был настолько далек от всего происходящего, что когда узнал о происшествии, находясь в Эттенхайме, то заявил, что если бы все это была правда, то отец и дед давно бы известили его ради его, герцога, безопасности. Он мог бы знать об аресте Моро уже через три дня, то есть 18 февраля. Почему же тогда герцог ничего не предпринимал к своему спасению почти целый месяц? Или он полагал, что его не посмеют тронуть на баденской территории, в нескольких километрах от французской границы? Ответ прост — герцог был невиновен.

Смертный приговор Жоржу Кадудалю и его сообщникам был объявлен 10 июня 1804 года, а герцога Энгиенского расстреляли 21 марта того же года, задолго до начала суда над заговорщиками. Это трудно объяснить. Если, как заявлял Наполеон, молодой отпрыск Бурбонов был сообщником заговорщиков, то почему он не был арестован вместе с остальными, пусть даже на три дня позже других, учитывая расстояние от Парижа до Эттенхайма? Почему его не судили вместе со всеми? И почему его имя не фигурирует ни в одном протоколе допроса заговорщиков? Оно ни устно, ни письменно, ни разу не было произнесено никем из обвиняемых в ходе этого кровавого процесса. Или, возможно, ответы герцога могли бы пролить свет на это весьма туманное дело? И что хотел поведать суду Пишегрю?

Как бы то ни было, совершенно очевидно, что любой здравомыслящий человек не может рассматривать герцога Энгиенского как соучастника заговора Жоржа Кадудаля; и Наполеон запятнал свой авторитет перед современниками и потомками атмосферой откровенной лжи и фальшивых слухов, распускаемых не без его ведома, чтобы выпутаться из этого грязного дела, которое навсегда будет связано с его именем за столь жестокий поступок.

Бурьен, кстати, вспоминал: «Когда я входил в число друзей первого консула, я верил, что кровь герцога Энгиенского никогда не запятнает славу Бонапарта. Я считал, что смогу отговорить его от совершения этого фатального поступка, ибо я знал, что целью Наполеона было просто напустить страху на эмигрантов в Эттенхайме, где в то время их было немало».

Говорили, что существовало письмо, написанное герцогом Энгиенским и адресованное Бонапарту, в котором он предлагал свои услуги, желая принять командование одной из его армий, и что письмо было получено Наполеоном, увы, после казни. Все это выглядит абсолютно нелепо.

Офицер, допрашивавший герцога, не упоминает ни о каком письме. Правда состоит в том, что этого письма никогда не существовало. И таких намерений принц не высказывал. Человек, который был все время рядом с герцогом, утверждает, что тот никогда его не писал, да и трудно поверить, чтобы кто-либо мог осмелиться задержать или не вручить Бонапарту письмо, от которого зависела судьба столь августейшей и высокопоставленной особы. Известно, что в своих воспоминаниях, сделанных на острове Святой Елены, Наполеон пытался отмежеваться от этого преступления, заявляя, что он бы простил герцога, если бы получил от него просьбу о помиловании. Но если мы сравним все, что он говорил, и все, что дошло до нас благодаря его преданным последователям, мы обнаружим столь много противоречий, доказывающих, что в правде можно не сомневаться.

* * *

На острове Святой Елены, «когда Наполеон уже лежал на смертном одре, — писал В. Слоон, — один из присутствующих имел неловкость прочесть вслух заметку из английского журнала, где его называли убийцей герцога Энгиенского. Умирающий приподнялся, потребовал свое завещание и, схватив перо, приписал собственноручно: “Я приказал схватить и судить герцога Энгиенского, так как это было необходимо для безопасности, благоденствия и чести французского народа. Это было сделано в то время, когда граф д'Артуа, по собственному его сознанию, держал в Париже шестьдесят убийц, долженствовавших меня умертвить. При таких обстоятельствах я бы и теперь поступил совершенно таким же образом”. При этом Наполеон неоднократно пытался возложить всю ответственность на Талейрана. Так, в беседах с лордом Эбрингтоном, доктором О'Мира, Лас-Казом и Монтолоном император утверждал, будто Талейран всячески старался доказать неуместность помилования, к которому он лично был как нельзя более расположен».

Наполеон так и не признал настоящей причины гибели герцога Энгиенского. Но неумолимая История поведает нам, что Наполеон был провозглашен императором через три месяца после этого убийства, и менее снисходительная, чем его современники, она не свяжет вину ни со случайностью, ни с усердием полиции, ни с интригой.

Но вернемся вновь к судилищу над Моро. Судебный процесс прославленного генерала представлял собой не единственный парадокс того периода, когда обвинительные приговоры за преступления, совершенные против республики, произносились от имени императора, который эту самую республику и уничтожил.

Принимая во внимание деликатность своего нового статуса, Наполеон вначале объявил себя императором республики, как некий переходный титул перед провозглашением себя императором французов. Глядя на обе стороны этой «медали», мы не можем не восхищаться гением Бонапарта, безрассудно стремящимся к достижению поставленной цели и умело использующим как гибкость, так и смелость, принимая любое решение. Эти качества позволили ему, с одной стороны, верить в свою звезду, а с другой — помогали обходить неизбежные трудности, чтобы, преодолев их, взойти на трон не просто Людовика XVI, а на реконструированный трон самого Карла Великого.

Однако вновь обратимся к свидетельству Бурьена, который присутствовал на процессе по обвинению Кадудаля, Пишегрю и Моро. Вот что он пишет: «Я лично слушал все, что было сказано на суде, и из того, что я узнал, могу со всей определенностью сказать, что Моро не был заговорщиком. Как известно, Моро был арестован на следующий день после того, как Бувэ де Лозье дал свои признательные показания. Пишегрю же был схвачен благодаря самому низкому и гнусному предательству, на которое способен человек. Агенты полиции были не в состоянии отследить его возможные пути отхода; тогда они схватили старого друга Пишегрю, который нашел ему пристанище в Париже, и предложили ему «сдать» генерала за вознаграждение в 100 000 крон (история умалчивает, почему это были кроны, а не франки. — А. З.). Тем не менее этот подлый человек дал полиции подробное описание комнаты, которую занимал Пишегрю; в результате полицейские, подобрав ключи, сумели схватить завоевателя Голландии прямо в постели. Предателя звали Леблан, и он был француз.