Забытые герои Монпарнаса. Художественный мир русско/еврейского Парижа, его спасители и хранители - Алек Эпштейн Страница 63

Ил. 82. Илья Зданевич, 1912 г. Фотограф неизвестен. Из собрания автора

В годы после окончания Первой мировой войны Вальдемар Жорж, как и Илья Зданевич и многие другие «левые» интеллектуалы, активно поддерживал социалистов:

Художники Франции, вместо того чтобы оплакивать судьбу искусства, лучше последуйте примеру наших русских и немецких братьев и обратите свои взоры на социализм, поскольку именно за ним — будущее. И если Вам кажется, что в самой партии, в публикуемых ею газетах, на ее мероприятиях и встречах, в основанных ею организациях искусству не уделяется должного внимания, смело распахивайте закрытые двери, прививайте рабочему народу любовь к Прекрасному, трудитесь ради его блага. И когда в вашем городе пробьет заветный час, то в новом обществе у вас уже будет свое место — это место будет почетным³⁹⁰.

О симпатиях, которые Ежи Вальдемар Яроцинский питал к Октябрьской революции, свидетельствовал не кто иной, как Владимир Маяковский, вспоминавший, что на обеде, устроенном в его честь в Париже 24 ноября 1922 года, «известный французский критик Вальдемар Жорж первый тост предложил за Советскую Россию»³⁹¹. В том же году в Берлине в помещении фирмы Ван Димен на улице Унтер ден Линден прошла так называемая «Русская художественная выставка, организованная Наркомпросом РСФСР». Описывая ее, тогдашний нарком Анатолий Луначарский отмечал, что хотя «выставка находит популярный успех и чрезвычайно посещается публикой... несколько более шаток наш успех в прессе». Из всех, кто писал об этой выставке, А. В. Луначарский выделил «известного молодого художественного критика Вальдемара Жоржа», который «в газете L’Ere Nouvelle посвятил нашей выставке целых четыре статьи». Эти статьи нарком обильно цитировал:

«Мы увидели на выставке русских художников в Германии постановку серьезных органических проблем, проблем формы и цвета, разрешаемых художниками из подлинной России со скупостью и строгостью, быть может, даже чрезмерными», суммируя: «Вальдемар Жорж выражает величайшую радость, что из России наконец повеяло свежим ветром искусства, отражающего жизнь настоящего массового русского художника»³⁹².

В конце четвертой статьи Вальдемар Жорж обращался к главе Осеннего салона Францу Журдену и главе Салона Независимых Полю Синьяку с просьбой «гостеприимно принять эту выставку в одном из наших Салонов»; далее он воззвал к интернациональной солидарности независимой французской критики, прося коллег поддержать его в этом ходатайстве.

«Левизна» Вальдемара Жоржа вполне соответствовала мировоззрению большинства тогдашних французских интеллектуалов. В одной из своих статей Рене Герра напоминал, что на стороне советской власти были в 1920-е годы и Ромен Роллан, и Анри Барбюс, и Луи Арагон, и Андре Мальро, и Люк Дертен, и Андре Бретон, и многие другие видные французские писатели. Это вызывало горечь и разочарование Ивана Бунина, Константина Бальмонта и ряда других эмигрантов³⁹³, но среди находившихся в эмиграции деятелей литературного и художественного авангарда симпатии к советскому социалистическому эксперименту были распространены достаточно широко.

Вальдемар Жорж был в 1920-е годы убежденным защитником и сторонником актуальных художественных течений и обновления в искусстве. В январе 1927 года он покинул редакцию журнала L’Amour de l’art, поскольку, по мнению его коллег, искусство, которое он поддерживал, было «чрезмерно» авангардным³⁹⁴. Тогда же родился его сын, Патрик Яроцинский (1927–2006), а в мае Вальдемар Жорж женился на его матери Клодин Лавалле (Claudine Lavalley, 1902–1989), дочери художника Александра Клода Луи Лавалле (Alexandre Claude Louis Lavalley, 1862–1927). После кончины тестя в 1928 году Вальдемар Жорж написал статью о его творчестве, в которой представил его как новатора, потрясшего Национальную школу изящных искусств свободной импрессионистской манерой своих работ на античные темы³⁹⁵. Луи Лавалле был на самом деле весьма далек от передовых художественных течений своего времени, ни фовизм, ни тем более кубизм в его творчестве не присутствуют вообще, но Вальдемар Жорж старался отдать долг памяти отцу своей жены так, как он умел: поскольку его самого всегда привлекало все новое, парадоксальное и противоречивое, и эти черты были в его глазах самыми важными и ценными в художественном творчестве, то и Луи Лавалле он представлял не салонным академистом, а бунтарем и новатором.

На протяжении ряда лет Вальдемар Жорж сотрудничал с Полем Гийомом — одним из самых передовых арт-дилеров второй половины 1910-х — 1920-х годов. Апофеозом этого сотрудничества стала написанная им и опубликованная в 1929 году книга «Выдающиеся произведения современной живописи в коллекции Поля Гийома»³⁹⁶.

Еврейство волновало Вальдемара Жоржа и как человека, и как искусствоведа. В своей небольшой монографии, посвященной Хаиму Сутину, опубликованной уже в 1928 году, Вальдемар Жорж писал: «Видели ли вы детей, играющих на улицах гетто?.. Их изможденные лица отмечены печатью горести. В их играх нет ребячества. Их крики напоминают долгие тоскливые песнопения»³⁹⁷.

Но если кому-то из них удается все же вырваться из тех мест, в которых им было судьбой предписано жить, то, как утверждал Вальдемар Жорж, с духовной точки зрения они становятся необыкновенно свободными, они проявляют способность существовать вне ограничений, которые накладывают как общественные нормы, так и художественные условности.

Ил. 83. Брошюра Вальдемара Жоржа о Пинхусе Кремене. Waldemar George. Kremegne (Paris: Editions Le Triangle, 1929)

С другой стороны, как считал Вальдемар Жорж, их высвобождение также приводит к тому, что традиционная культура, оживая в их работах, становится всеобщим достоянием. В изданной в 1929 году небольшой брошюре о Пинхусе Кремене он писал:

Первые еврейские художники, которые выглянули наружу, созерцали окружающий мир восхищенным взором. Все казалось им таинственным, фантастически-манящим на этой огромной планете, о которой они уже успели забыть с тех пор, как был разрушен храм Соломона. <...> В их пейзажах и натюрмортах я чувствую атмосферу еврейского очага. Ни с чем не сравнимый аромат кошерных блюд, праздничной трапезы, кровать, убранная множеством великолепных покрывал и подушек, традиции застолья и похоронные обряды... позволяют ощутить атмосферу и духовный климат еврейской жизни на востоке Европы. В картинах Кременя я вновь ощущаю это удивительное чувство наивной радости, это неизменное состояние души, которое мои братья-евреи привносят во все мелочи своей повседневной жизни³⁹⁸.